Кислородный предел - [54]

К середине 80-х лихорадочно-поспешный демонтаж всех прежних эстетических конструкций был практически завершен; дырявый бредень, который почему-то многие упрямо продолжали называть «железным занавесом», упал окончательно, и хлынули в страну бурливым нескончаемым потоком драгоценности заморского искусства — изумруды рекламы, бриллианты кино. Из всех динамиков звала народ к чему-то чувственно-запретному германская певичка СиСиКетч и томно подпевал ей «Модерн Токинг», заполонивший весь эфир своей «Вишневой леди». Во всех городах — да и селах, видимо, тоже, — как грибы, плодились видеотеатры, что работали под вывесками Домов культуры и Дворцов пионеров, и какие-то пронырливые типы по множеству раз прокручивали на бытовых магнитофонах плохие копии плохих американских экшнов и французской эротики, столь невинной по нынешним временам, что смутить она может разве только институтку позапрошлого века. Безмозглый, роботоподобный, неуязвимый для свинца и пламени, несокрушимый исполин Арнольд; рыжебородый коренастый кикбоксер Чак Норрис; нещадно проливавший первую и последнюю кровь макаронник Сталлоне — вот были их боги, последних пионеров, и сейчас уже трудно представить, каким благоговением в своей среде был окружен пацан, посмотревший «Месть Ниндзя», три серии «Рембо» или комедию «Доспехи бога». Такой пацан мгновенно становился медиумом, пророком, который транслировал сакральное знание — изустным пересказом драк, погонь и поединков из фильмов. «И тут такой Сильвестр…», «И тут такой Арнольд…».

Всем хотелось быть как они. Цедить короткие, рубленые фразы сквозь зубы. Каменея желваками, отвечать молчанием на оскорбления мелких и крупных уличных банд. Не верить ни во что, помимо собственной неукротимой воли. Они без натуги и трепета отрывали неприятелю бутафорские конечности и безжалостно ломали позвонки, что хрустели под ногой, как хитиновой покров большого насекомого. Они одной, последней пулей навылет сражали двоих, потому что, видимо, их мощный палец мог надавить на спусковой крючок как минимум вдвое сильнее, чем палец обычного смертного. Они говорили красоткам стандартные сальности таким соблазнительным тембром, что тем не оставалось ничего другого, кроме как отдаться своим спасителям.

Они могли быть действующими полицейскими, спецназовцами «Дельты», ветеранами Вьетнама, агентами ФБР, солдатами французского Иностранного легиона, но неизменно и последовательно сражались только за себя — за те права свободного человека и гражданина, которые со дня основания Америки обретались ценой многой крови и посредством «великого» шестизарядного уравнителя. Те, кто нападали на них (коза-ностра, якудза, национальная гвардия, динозавры, вампиры), задевали их «я» — не нацию, к которой они принадлежали, не государство, которому они номинально служили, не абстрактную Аркадию, населенную добрыми стариками, красивыми женщинами и безгрешными детьми. Только их «я». Враги посягали на то, что было их неотторжимой собственностью, — на ранчо, что мешало прокладке современной магистрали, на старый добрый бар, на месте которого мафия норовила возвести свой небоскреб, на белозубую цветущую семью героя, что подвернулась бандитам под горячую руку, и даже на собаку, не подозревая, что у этой шавки чересчур норовистый хозяин, живущий по принципу «не тронь моего». И даже если и они, бронзовотелые кумиры, по воле сценариста спасали человечество от ядерного взрыва, а плачущий детсад — от террористов, то с роковой неотвратимостью в числе заложников оказывались то дочка, то жена, то подружка главного героя, и это из-за них, родных по семени и крови, он рвал враждебных камикадзе на лоскутья, висел над пропастью на лыжине вот-вот готового взорваться геликоптера и с воплем «Ноу!», в превосходящем левитационные возможности махатм прыжке выхватывал дистанционный пульт из лапищ главного негодяя.

За этими героями стояла модель существования и образ комоса, которые восприняло, впитало сухожиловское поколение. Одни против целого мира. Все, что вовне, за стенами нашего лежбища, за непрошибаемым панцирем наших бронзовых мускулов, — чужое, Оно. Вчерашние мальчишки потеряли веру в то, что магазина с двадцатью патронами вполне достаточно для истребления дивизии вьетнамских или русских солдат; они всегда подозревали, что приемы кунгфу не помогут против стайки гопников со свинцовыми кастетами в кармане, но все же выросли неизлечимыми индивидуалистами, стали первым поколением одиночек в стране с коллективистским, общинным сознанием. Они стали первым поколением «победителей». Не на Курской дуге — в каждодневных и непрекращающихся схватках за собственное «я». Их бог — они сами, и религия их — присвоение.

— …О! Третий детский сад, прикинь, — кивает Разбегаев на бетонную коробку в обрамлении пустующих беседок и веранд за решетчатым забором. — Номер два! «Золотой ключик». Садики есть, детей — ни хера. На хера их три в одном районе, когда детей, чтобы один заполнить садик, не хватает? Когда-то было больше, ясен пень, а нынче что — то «химики» не размножаются.

Они неслись уже вдоль серых пятиэтажек, которые на бесконечном буром, открытом всем ветрам пространстве смотрелись человеческим жильем как будто на другой планете.