Кирклендские услады - [68]

Я вновь перевела взгляд на вышивку и только теперь, когда немного свыклась с видом фигур Габриэля и Пятницы, лежащих бок о бок, заметила, что заполнена только одна половина полотна. Вторая пока пуста.

Тетушка Сара мгновенно уловила мое удивление, лишний раз доказав, что ее сметливость — если только это свойство можно назвать сметливостью — признак проницательного ума.

— А эту часть я оставила для вас, — объяснила она и в этот момент напомнила мне ясновидящую, для которой тайны будущего, недоступные для нас, простых смертных, скрыты лишь за полупрозрачной завесой.

Видя, что я молчу, она подошла ко мне вплотную и крепко взяла за руку. Сквозь рукав платья я чувствовала, какие горячие у нее пальцы.

— Никак не могу закончить, — пожаловалась она, — не могу, потому что не знаю, куда поместить вас, вот в чем дело.

Она снова повернула полотно лицом к себе, так что мне ничего не стало видно, и прижала к груди.

— Вы не знаете. И я не знаю. А вот монах, он знает! — Она вздохнула. — Да, милая Кэтрин, придется подождать. Какая досада! Ведь я не могу начать другую вышивку, пока эту не закончу.

Она подошла к шкафу и спрятала полотно. Потом вернулась и заглянула мне в лицо.

— Вы неважно выглядите, — сказала она. — Лучше присядьте. С вами все будет в порядке, верно? Бедная Клэр! Знаете, она ведь умерла. Ее погубил Габриэль, так можно сказать — его рождение.

Я все еще находилась под впечатлением ее вышивки и рассеянно ответила:

— У нее ведь было слабое сердце. А я крепкая и совершенно здорова.

Тетя Сара наклонила голову к плечу и оценивающе оглядела меня.

— Может, поэтому мы с вами и подружились… — начала она.

— Почему, тетя Сара?

— Правда же, мы друзья? Я это сразу почувствовала. Стоило вам появиться у нас, я сразу сказала: «Кэтрин мне нравится. Она меня понимает», а они, наверное, решили, раз это так…

— Тетушка Сара! Ради бога, о чем вы? Почему мы с вами лучше понимаем друг друга?

— Они вечно твердят, что я впала в детство.

В душу мою закрался леденящий страх.

— А обо мне что они говорят?

Тетушка Сара с минуту помолчала, а потом произнесла:

— Я всегда обожала нашу галерею менестрелей.

Я сгорала от нетерпения скорее услышать, что осело в ее бедной затуманенной голове, и не сразу поняла, что она уже рассказывает мне — галерея менестрелей как-то связана с рассуждениями на мой счет.

— Значит, вы были на галерее менестрелей, — быстро проговорила я, — и слышали чей-то разговор.

Тетушка Сара кивнула, ее глаза расширились, и она оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть кого-то за своей спиной.

— Вы услышали, что говорят обо мне?

Она кивнула, но потом замотала головой:

— Боюсь, в этом году рождественские украшения у нас пышными не будут. Из-за Габриэля. Разве что немного остролиста.

Меня одолела досада, но я понимала, что нельзя вспугнуть ее. Тетушка Сара явно что-то слышала, но боялась сказать, так как знала: этого делать нельзя. Если она почует, как мне хочется поскорее узнать ее секрет, она замкнется и ничего не расскажет. Надо было как-то выудить, что она услышала. Я не сомневалась — мне необходимо это узнать.

Взяв себя в руки, я спокойно сказала:

— Ну что ж! Ничего не поделаешь, зато в следующее Рождество…

— Следующее Рождество! Кто знает, что с нами будет к тому времени… Где мы будем? И я, и вы…

— Ну, тетя Сара, я-то с ребенком, скорее всего, буду здесь. Если у меня родится сын, от меня потребуют, чтобы я растила его в «Усладах». Правда?

— Его могут у вас забрать! А вас запереть…

Я притворилась, что не слышу ее последних слов.

— Но, тетя Сара, я не соглашусь расстаться с моим ребенком, — сказала я. — И никто не может отобрать его у меня.

— Могут, могут… если доктор велит.

Я прикинулась, будто рассматриваю крестильную рубашечку, но, к моему ужасу, руки у меня так дрожали, что я испугалась, как бы тетушка Сара этого не заметила.

— Это доктор сказал? — спросила я.

— Да, это он говорил Руфи. Он думает, что такая необходимость может возникнуть… если… если вам станет хуже… и лучше сделать это, пока ребенок не родился.

— Вы были на галерее менестрелей?

— А они стояли в холле и не видели меня.

— Доктор сказал, что я больна?

— Он сказал: «Психически неуравновешенна» — и объяснил что-то насчет галлюцинаций. Что это, мол, так всегда и бывает: сам больной натворит что-то странное, а думает на других. Он сказал — это один из видов мании преследования или что-то в этом роде.

— Понятно. И по его мнению, именно это и происходит со мной?

У тети Сары задрожали губы.

— О, Кэтрин, — прошептала она, — я так рада, что вы у нас живете, я не хочу, чтобы вы уезжали… не хочу, чтобы вас заперли в Уорстуистл.

Словно звон погребального колокола прозвучал над моей головой! Значит, надо следить за каждым своим шагом, иначе меня похоронят заживо! Больше я не могла оставаться в этой комнате.

— Тетя Сара, — сказала я, — считается, что в это время я должна отдыхать. Вы уж меня извините, но мне пора.

Я не стала ждать, что она скажет на это. Я поцеловала ее в щеку, потом степенно пошла к дверям, но, закрыв их за собой, бегом бросилась в спальню, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Будто загнанный дикий зверек, я видела, как за мной затворяются дверцы клетки. Надо бежать, бежать, пока не закрыли последнюю. Но как?