— Помнишь, Лерыч, чокнутого деда-антидарвиниста? — спросил вдруг Серый. — Когда-то мы с тобой его опрашивали в дурке.
— Конечно. Такое не забывается. — даже удивительно стало, что он запомнил этот эпизод нашей совместной учёбы. — Да и не чокнутый он вовсе. Просто жертва советской психиатрии.
— Чокнутый. Нормальному не придёт в голову дарвиновское учение критиковать, человека превыше всего ставить. Ничем мы от животных не отличаемся, Лерыч. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что все люди произошли от обезьян, только от разных. Я, к примеру, от какой-нибудь трудолюбивой макаки, которая должна ишачить круглые сутки, чтобы другая, жадная размалёванная макака могла с моей банковской картой ходить по бутикам и просаживать там деньги.
— И я от обезьяны?
— И ты. — зло сощурившись, Серый выпустил мне дым прямо в лицо. — Только ты произошёл от очень гордой обезьяны. Такой, знаешь, чистоплюйной, которая ручки свои боится бумажной работой испачкать, когда другим приходится только и делать, что конкретное дерьмо ими разгребать!
Мне много чего приходилось выслушивать от пациентов, от коллег и начальства. И это не считая, тёщи, соседей по даче и алкашей у подъезда. Со временем поневоле стал философом пофигистского толка. Но сейчас не сдержался:
— Дать бы тебе в морду…
— Дай! — неожиданно обрадовался он. — Знаешь, ты, наверное единственный человек, от кого я никогда по роже не получал, ни в прямом, ни в переносном смыслах! Как только ни пытался крутиться, кроме кулака в морду от жизни ничего не видел! Давай, Лерыч, врежь! Ты же меня и так сколько лет отфутболиваешь! Оглянись! Вокруг одни обезьяны! Где человека найти, чтоб хоть часть забот своих в надёжные руки отдать?! Не к кому мне больше обращаться, как ты этого не понимал никогда?!
— Пойдём. — сдерживать закипавший гнев пока получалось. — Перерыв скоро закончится. В буфет ещё успеем заскочить. Угощу тебя шампанским… по старой врачебной традиции[2]…
— Да, в гробу видал эту конференцию! — заорал Серый. — И тебя тоже!
Сбежав вниз по ступенькам, он зашлёпал по лужам к своему джипу. Я вышел из-под бетонного козырька, подставив лицо холодному осеннему дождю. В горле першило, курить хотелось нестерпимо, попытался даже, высунув язык, отлавливать им мелкие капли, в надежде разбавить вязкую горькую слюну во рту.
«Если мне когда-нибудь доведется создавать свою Вселенную, то устрою её правильно, чтобы никто в ней не страдал, везде царила гармония и порядок. Совершенный мир. Для всех. Возможно такое?».
Не дождавшись ответа, усмехнулся, понимая, что не дорос до озарений, о которых рассказывал Иван Георгиевич. Развеселился от таких мыслей, даже полегчало, а может быть, просто избавил лёгкие от чужого сигаретного дыма. Пора было возвращаться на конференцию. Уже подходя к своему месту, услышал в голове голос: «Такой мир возможен, Валерий, если для мыслящих существ, обладающих свободой воли, создать тепличные условия. Но разве это будет правильно? Когда хорошо всем, отсутствует вектор развития. Не к чему стремиться, нет необходимости в прогрессе. Это заведомый тупик, в котором ничего не совершенствуется, ни образ мыслей, ни душа».
