Киоко - [42]

Я вытащил из сумки две детские балетные туфельки и прочел на их подошве полустершееся имя: Киоко

Это имя написал я. Я писал его медленно, старательно, несмываемыми чернилами, стараясь не сделать ошибки, спрятавшись под одеялом на своей армейской кровати, чтобы никто меня не увидел. Маленькие ножки, которым эти туфельки были точно впору, проплыли перед моим внутренним взором. Маленькие ножки, танцующие ча-ча-ча.

Длинные волосы, убранные в конский хвост, раскачивались в такт. В лагере все меня ненавидели. Если бы мною только пренебрегали или даже били, я бы мог это вытерпеть. Но мои сослуживцы смеялись, когда я танцевал. Кубинский танец вызывал у них смех. Тогда я стал забирать свой магнитофон и уходил танцевать на стоянки, в парки, туда, где не было сослуживцев. Так я встретил ее. Она ждала меня каждый раз и, едва увидев, радостно мчалась навстречу. Воспоминание об этой девочке наложилось на недавнее воспоминание о девушке, танцующей мамбу перед группой стариков. Неудивительно, что она так хорошо танцует мамбу!

Потому что я научил ее этому.

Проведя пальцем по надписи на туфельках, я прошептал:

— Киоко, как ты выросла!

В это мгновение мне послышался тихий стон. Это был голос Киоко. Тропинка через лесопарк, окруженная деревьями, казалась пустынной.

Я собирался броситься ей на помощь, когда что-то дернуло мою руку и я чуть не упал. Я подумал, что это призрак, но это оказалась всего лишь игла капельницы, торчащая из моей вены. Я сдернул повязку и попытался вытащить иглу, но у меня практически не было чувствительности в кончиках пальцев левой руки.

— Никуда не уходи отсюда, — сказал призрак. — Ты скоро умрешь, ты знаешь это?

Я ответил, что знаю. Не обращая более внимания на капельницу, я сделал два или три шага, и игла вырвалась из моей руки с неприятным звуком, металлическая стойка капельницы свалилась. Пошатываясь, я направился к лесу. Голос призрака раздался за спиной:

— Я уж лучше подожду тебя здесь.

Кровь струилась по моей руке. Я услышал один-единственный стон. Возможно, на Киоко никто не напал. Как бы мне хотелось, чтобы ее просто напугала змея или страшное насекомое.

К сожалению, мои дурные предчувствия почти всегда оказываются верными. С тех самых пор, когда в армейских туалетах, воняющих хлоркой, меня, абсолютно голого, нещадно избивали и проделывали со мной все эти ужасные вещи, мои предчувствия всегда оказываются верными. Этот маленький лесок навевал мысли о фильме «Парк юрского периода». Между огромными листьями деревьев виднелся бледный лунный свет, словно бы я затерялся среди декораций фильма. Никакого ощущения реальности. Земля покрыта влажными листьями, от каждого шага туча насекомых взмывает в воздух. Я спотыкаюсь о корни деревьев, несколько раз падаю. Падаю, стукаюсь коленкой, две пиявки присосались к моей ладони. Но я не чувствую ни малейшей боли. Пиявки сосут мою кровь, наполняются ею в мгновение ока. Даже если они подцепят вирус, сомневаюсь, что у них разовьется СПИД. Не хотел бы я, однако, в следующей жизни родиться пиявкой. Пиявки не танцуют ча-ча-ча. Да. Если мне удастся спасти

Киоко, я хочу перед смертью еще раз станцевать с ней ча-ча-ча. Ча-ча-ча — мой любимый танец из всех существующих на Кубе. Из народных парных танцев это, совершенно точно, самый приятный. Не знаю, кого винить, но в мире распространилась ложная версия ча-ча-ча.

На пару, танцующую ча-ча-ча в ритме «раз, два, ча-ча-ча», смотреть еще противнее, чем на пиявку. Нужно хорошо слушать музыку, внимательно слушать басы и тему и на первую синкопу сделать шаг вперед: ча-ча-ча. Вот Киоко танцует его правильно. Она никогда не ошибается. Она танцует не как пиявка. Потому что научилась чувствовать себя свободно в танце. Я научил ее этому. Ветер пробегает по деревьям, насекомые жужжат, огромные листья шелестят. «А, так вот это что такое. Серхио, это та самая возможность воскресения. Я поступил так же, как вирус: я привез мой танец с Кубы, приехал с ним в Америку и в Японию, заразил им маленькую девочку; то, что я сделал, действительно сродни заражению вирусом, возможно, это все, с чем я родился, но мне кажется, это и есть моя возможность воскресения. Я не могу писать романы, как Мануэль Пюиг, но, подобно тому как его романы увековечат своего создателя, я и мой танец останемся жить в теле этой девушки. Романы, книги — в конечном счете это бумага,

Серхио; бумагу могут сожрать черви, а я, я останусь в великолепном теле этой девушки. Что ты об этом думаешь, должно быть, завидуешь мне, да?»

Если бы у Киоко на шортах был обычный пояс вместо банданы, очень возможно, что с ней случилось бы то же самое, что происходило со мной в армейских туалетах. Насильников было двое. Первый держал ее за голову и плечи, в то время как второй пытался стянуть с нее шорты, но ему не удавалось развязать бандану. Они разговаривали друг с другом по-испански.

К счастью, без кубинского акцента.

— Давай быстрее, болван.

— Да у нее тут бандана.

— Резани ножом.

— Заткнись, именно это я и собираюсь сделать.

Очевидно, Киоко ударили, кровь стекала из уголка губ, и она была без сознания. Может, я уже стал прозрачным, как и мой призрак? Двое насильников заметили мое присутствие, только когда я подошел к ним совсем близко. Я увидел, как один из них вытащил финку, чтобы разрезать бандану Киоко, и в тот момент, когда лезвие с лязгом выскочило наружу, я закричал по-испански: «Остановитесь!» Тип с редкими волосами застыл на месте, с ножом в руке, а потом пошел на меня с искаженным от страха и возбуждения лицом. Сообщники были одеты на один манер: брюки и грязная рубашка непонятного цвета с длинными рукавами, черные кожаные ботинки, им бы ведра и половые тряпки в руки, и получился бы портрет уборщика из муниципальной больницы. Не знаю, откуда они могли приехать. Из Доминиканской республики, Пуэрто-Рико, Никарагуа, Колумбии, Боливии или Перу, неважно, откуда ты приехал, но здесь ты сможешь найти лишь работу уборщика, если только ты не из очень богатой семьи. Они оба чувствовали себя одинокими в этой стране, абсолютно им незнакомой, у них был инстинктивный страх перед всем, что их окружало, и, накачавшись пивом, они становились злыми.