Кинжал убийцы - [50]

— Тебе уже удалось связаться с Паррайлом? — небрежно спросила я.

— Нет. — Барышня пригладила свои безупречные косы. — Я думала проникнуть ночью в его сны, но связь ускользнула. — Она поправила цепочку на талии. — Вряд ли бедный парень спал настолько глубоко, чтобы видеть сны.

— И немудрено, — заметила я.

— Это вовсе не компрометирует твое мастерство, — серьезно заявила Аллин.

— Возможно. — Гуиналь натужно улыбнулась. — Расстояние над водой — самая большая проблема, боль, разрывающая эфир.

— Как это? — нахмурилась девушка-маг. Она всегда интересовалась Высшим Искусством. Особенно волновала ее одна мысль: как удается Гуиналь черпать коллективную волю и веру людей, ни о чем таком не ведающих?

— Возможно, будет легче, если мастер Джид умрет. — Удивительно, обычно невозмутимая дворянка, казалось, стыдится своих слов. — Его боль поистине ужасна и приводит в беспорядок эфир. Страдание из-за его мучений накладывается на мысли его людей.

— Все равно что творить магию туч во время ливня, — понимающе кивнула Аллин.

Я же почувствовала себя круглой дурой.

Гуиналь взглянула в мою сторону:

— Представь, что ты пытаешься петь, когда кто-то кричит тебе в ухо.

Темные глаза Аллин наполнились слезами.

— Утром, когда я гадала, мастер Джид еще был жив.

— Центральная мысль в его уме — защитить Налдета, — печально молвила дворянка.

Я подумала о том, что сказала мне Хэлис вчера ночью за рюмкой белого бренди. Чтобы атаковать такую удобную для обороны позицию сравнительно малым числом людей, нужен источник внутренних сведений. Любой маг, говорящий с Налдетом, выдаст его своей магией, поэтому разговор с Паррайлом через эфир остается нашей единственной надеждой. Я посмотрела на фигурку Белого Ворона, тщательно выбирая свои следующие слова.

— А не мог бы кто-нибудь из вас отпустить мастера Джида на попечение Полдриона? — Если те, кого я люблю, должны подвергаться опасности, я сделаю все, чтобы ее уменьшить.

— Это не в моих силах. — Дочь благочестивой деревенской семьи Лескара, Аллин была шокирована.

Гуиналь повернулась ко мне, и я твердо встретила ее взгляд. Барышня придерживалась древних верований, давным-давно ставших мифами и балладами. Но она обучалась Высшему Искусству исцеления, а значит, часто работала с больными и умирающими.

— Он умрет через день-другой.

— Разве Острин требует, чтобы смерть была бессмысленной мукой? — Я видела, как хирурги наемников взывали к богу исцеления и гостеприимства, давая безнадежному больному последнее питье, чтобы не заставлять Сэдрина нетерпеливо звенеть ключами.

Что-то в глазах Гуиналь подсказало мне, что барышня делала то же самое.

— Будь я там, я бы могла принести ему облегчение.

Я посмотрела на доску и представила себе, что играю Вороном вместо Аллин. Предлагать сопернику поменяться сторонами — это отличный прием, обычно срабатывающий в пивных. Главное, чтобы противник сделал хорошую ставку, пока он уверен, что мне не выиграть при той безнадежной позиции, в которую я его загнала. Это нередко набивало мои карманы и, что важнее, научило меня одной простой истине: возможностей всегда больше, чем кажется на первый взгляд.

— Гуиналь, ты когда-нибудь пыталась творить Высшее Искусство на том, кого видишь в гадании?

Барышня покачала головой.

— Узара предлагал, но я так и не попробовала.

Аллин терзали сомнения.

— Высшее Искусство и магия стихий так часто мешают друг другу…

— Вы могли бы избавить мастера Джида от боли, — перебила я ее.

— …что могло бы в достаточной степени очистить эфир, чтобы я связалась с Паррайлом. — Гуиналь смотрела на меня так пристально, словно читала мои мысли своим Высшим Искусством. — Хорошо. Аллин, ты не погадаешь для меня?

Девушка поколебалась, но не посмела отказаться. Бедняжка слишком привыкла, что все ей приказывают. Я давно собиралась заняться ее воспитанием, но сейчас лишь обрадовалась, что магиня такая покладистая.

— Конечно, барышня.

Аллин пошла к дальнему концу стола, где теперь постоянно находились вода, чаша, чернила и масла. Ей не потребовалось много времени, чтобы вызвать образ мастера Джида: лицо посерело, голова поникла, рот открывался то ли от жажды, то ли от нехватки воздуха. Его глаза были открыты, но казались мутными и сонными. От прибитых кистей по дереву мачты растеклась черная кровь. Свежие, яркие струйки лились, когда усталость или судорога вызывали невольное движение, умножая муки капитана.

— Милосердие — долг высшего по отношению к низшему, — пробормотала Гуиналь с внезапной решимостью. — Ферат аза най, элар мемрен фелдар. Острин аграл фре, талат мемрен тор.

Ритм заклинания напомнил жалобную песнь, которую мой отец-менестрель играл над мертвым ребенком одной из моих теток. Внезапная рябь побежала по поверхности гадания, хотя никто не прикасался к чаше. Вдруг видение пригвожденного моряка исчезло.

— Простите. — Аллин не сводила глаз с чаши. — Что-то пошло вразрез с магией.

Гуиналь чуть не заплакала, но быстро взяла себя в руки.

— Не сработало. Я это почувствовала.

Меня кольнула запоздалая вина. Не стоило требовать от барышни непосильного.

— Ты сделала все возможное. — И в то же время я была донельзя раздосадована.