Киномания - [243]

Говорил он на британском английском — не на американском. И слишком уж совершенном. На таком английском говорят иностранцы, хотя я не слышал и следа акцента.

Я чересчур нетерпеливо ринулся ему навстречу для рукопожатия.

— Меня зовут Джонатан Гейтс…

— Да, — ответил он так, словно ему это было известно. Он слабо пожал мою руку немощными пальцами. И хотя мои глаза спрашивали: «А вас?..» — ответа он не дал. Мне хотелось узнать его имя.

— А вы?.. — спросил я.

— …сад… — пробормотал он. Что-то вроде этого.

— Садовник? — спросил я. Мистер Садовник?

— …садовник. — Он повел рукой в сторону деревьев и кустов.

— Вы — садовник?

— Да, садовник, — ответил он. И больше ничего.

Слабая, неопределенная улыбка на его лице стала приобретать слегка идиотские очертания. Может, передо мной был слабоумный псих? Он повернулся, приглашая меня следовать за ним под навес крылечка.

— Вы тоже пленник? — поспешил спросить я.

Он прищурился, глядя прямо перед собой, словно ответ мог быть написан на стене его бунгало.

— Пленник? — Он отрицательно покачал головой, — После стольких лет…

— Вы здесь по собственной воле?

Он сделал жест плечами — почему бы и нет?

— Здесь довольно мило, если привыкнешь к жаре. А жара для моих старых костей — то, что надо. — Он шел рядом со мной шаркающей хромающей походкой, все еще размышляя над моим вопросом. — Нет, я не пленник, не могу так сказать, — Он говорил с рассеянным видом, медленно, словно обращаясь неизвестно к кому. Когда мы добрались до его террасы, он тяжело дышал — ему пора было отдохнуть, но он предложил мне свой единственный, грубо сработанный тростниковый стул. На столе стояла миска с фруктами, рядом с ней — глиняная кружка. Трясущейся рукой налил он из кружки розоватый сок в маленькую оловянную чашку и пододвинул ее мне, — Один стул, одна чашка. Всего по одному. Одинокая жизнь. — Он опустился на дощатый пол, сел, сгорбившись, прислонившись к перильцам, потом снял шляпу; на его лбу блестели капельки пота. — Мои дети… Я больше не могу о них заботиться. Бедняги.

Бог ты мой, подумал я, он и в самом деле свихнулся.

— Дети? — спросил я. Он широко повел рукой в сторону сада. Речь шла о деревьях.

— Мои дети. Скоро они одичают. Сил у меня нет.

— Вы сами посадили все это?

Его глаза сузились — он задумался.

— Когда здесь был кое-кто… — сказал он и внезапно погрузился в печальное молчание.

Если он не был пленником, то следующий мой вопрос напрашивался сам собой:

— Вы — сирота? — Эти слова прозвучали раздраженно. Как обвинение.

Он долго смотрел на меня, потом рассеянно пробормотал:

— Сирота? Да, мы все сироты. Сироты от рождения.

— Я имею в виду Сироток бури. Sturmwaisen. Вы один из них? Вы здесь, чтобы стеречь меня?

— Зачем стеречь? Достаточно и тех, кто никогда не спит, — Он махнул рукой в сторону моря. — Вас должны были предупредить. Разве они этого не сделали?

— О чем предупредить?

Он соединил свои ладони запястьями, изображая движение челюстей.

— Акулы? — спросил я. Прогуливаясь по бережку, я несколько раз видел в море что-то вроде движения плавников, — Мне ничего не сказали. Никто мне ничего не говорил. Меня похитили. Опоили и похитили. — Я слышал, как мой голос срывается от злости, и попытался успокоиться. — Я не знаю, где я. А вы знаете? Вы знаете, где этот остров?

Он протянул худую руку и вытащил из миски на столе коричневато-оранжевый плод.

— Что это? — спросил он, крутя плод в руке.

Я снова подумал — уж не сумасшедший ли передо мной.

— Плод, — ответил я, — Кажется, манго, нет?

Он нравоучительно поднял палец.

— Mangifera ameranta. Редкий вид. Произрастает только на узкой полоске островов в западной части Индийского океана. — Он положил плод назад в миску и уставился в бескрайнее небо. — По ночам вон там, очень низко, виден Южный Крест. Думается, мы неподалеку от Сейшельских островов. Они там… или, наоборот, там. Мои зубы говорят, что до них около пятисот миль.

— Ваши зубы?

Он широко открыл рот, демонстрируя мне остатки съеденных кариесом зубов.

Три раза, когда у меня болели зубы, на гидросамолете прилетал доктор. А с ним сестра. Судя по времени — как-то они появились всего через несколько часов — они где-то неподалеку. Два часа на самолете… пятьсот миль? Как по-вашему, это верно? Но не всегда это получается так быстро. Мой вам совет: не болейте.

— Но как доктор узнал, что он вам нужен?

— Там у дамбы есть радио. Сторожа им пользуются, — Увидев на моем лице проблеск надежды, он меня предупредил: — Рация под замком и постоянно охраняется. Много лет назад я сделал несколько попыток добраться до нее. Безуспешно.

— Но доктор — он что, не захотел вам помочь?

— Это был священник церкви. А сестра — монахиня. Им было приказано ничего не говорить — только спрашивать, где болит. Конечно же, каждый раз когда они появлялись, я умолял их освободить меня. Бесполезно. Но они присылали мне книги и оказывали другие маленькие услуги.

— Так значит, вы все же пленник.

— Я уже перестал видеть это в таком разрезе. Гость по принуждению — скажем так. На полном обеспечении. Жаловаться не на что.

— И давно вы здесь?

Он пожал плечами.

— Трудно сказать, — Он погладил воздух между нами ладонью, — Время здесь такое плоское. Как пустыня. Бесконечный песок. Не за что зацепиться глазу. Невозможно определить расстояние. Здесь нет смены сезонов. Ничего не сосчитаешь. Только день и ночь. Быстро теряешь всякую ориентацию.