Кинокава - [11]

– Надо было давно разделить собственность семьи, тогда Косаку не стал бы так упрямиться. Ужасно думать, что дележ начнется сразу после моей смерти, – посетовал Тахэй.

Хана пришла в ужас, что после свадьбы Косаку должен будет отделиться и основать младшую ветвь. Конечно, не он первый, не он последний, такова судьба всех вторых сыновей, но Хана, у которой был всего один родной брат, никогда не задумывалась о том, что этот ужасный обычай может коснуться ее.

– Хана говорит, что мы должны попросить ее отца устроить прием, на котором сможем взглянуть на дочку Осава, – сказал Кэйсаку 15 января за завтраком.

Раньше Хана три раза в день ела с Тоёно, садиться за стол вместе с мужчинами у Кимото было не принято. Здесь же, в My соте, Тахэй, Ясу, Кэйсаку, Косаку и Хана завтракали вместе. Перед каждым членом семьи ставили черный лакированный поднос. Прислуживала им Киё, которой было за сорок. Когда-то она накрывала стол на восьмерых, включая трех старших девочек, которые теперь вышли замуж, и отца Тахэя, дожившего до весьма почтенного возраста. Кэйсаку и Косаку были младшими из пятерых детей Матани. Киё считалась самой толковой из работавших в доме служанок и никак не могла ужиться с Току во время ее короткого пребывания в Мусоте.

Косаку шумно отхлебнул мисо[29] и, вперив взгляд в свой поднос, процедил сквозь зубы:

– Спасибо, не надо.

– Что не надо, Косаку? – подняла голову Ясу.

– Ты имеешь в виду смотрины? – нахмурился Кэйсаку.

– Да. Я соглашусь присутствовать на смотринах только в том случае, если у меня будет право отказаться от женитьбы.

Прозвучавшая в словах Косаку злость неприятно поразила Хану. Сваха несомненно потеряет лицо, если свадьба сорвется на этой стадии. Кроме того, девушка из дома Осава может получить душевную рану и до конца дней не забудет обиду.

– Так нельзя! – возмутился Кэйсаку. – Никто не может сказать ничего плохого о господине Осава, и, как правильно отметила Хана, дочка у него очень красивая. – У двадцатишестилетнего Кэйсаку была прекрасная репутация, его уважали как человека справедливого, и он терпеть не мог несерьезного отношения к делу.

Однако Косаку был тем еще упрямцем.

– Осава – младшая ветвь, не так ли?

– Так.

– Они не могут позволить себе громкую свадебную процессию с девятью сундуками с приданым, паланкинами и ладьями. Хорошо еще, если пять сундуков наберется. А невеста наверняка поедет по берегу на рикше. В конце концов, я ведь всего-навсего второй сын, и мне придется уйти из дому… Тахэй, не в силах сдержать обуявшего его гнева, закричал:

– Немедленно прекрати нести чушь, Косаку! Неужели ты не понимаешь, что чувствует сейчас твой старший брат?

До сих пор Хане ни разу не доводилось слышать, чтобы свекор повышал голос. Она отложила палочки-хаси в сторону, в горле застрял ком.

– Что чувствует Кэйсаку?! Он получил образование в Токио и является старостой деревни, он женат на красавице из Кудоямы и станет следующим главой дома Матани. О да! Я прекрасно понимаю его чувства!

– Дурак! – взревел Тахэй.

Косаку бросился вон из комнаты. Уже выскочив за фусума,[30] он обернулся и тихонько процедил сквозь зубы:

– Хорошо хоть старший сын не дурак! Кэйсаку грустно посмотрел ему вслед.

Тахэй потряс кулаком, не зная, как еще избавиться от напряжения. Расстроенная Ясу подняла глаза на Тахэя, потом покосилась на Кэйсаку. И вдруг Хана застонала.

– Извините…

Киё бросилась на кухню за полотенцем. Свекор и муж пронзили взглядами бедную Хану, которая пыталась унять тошноту, прикрывая рот рукавом кимоно. Без дальнейших объяснений молодая женщина побежала в уборную, чувствуя, что продолжение вот-вот последует: мисо пробивал себе дорогу обратно.

Хана и подумать не могла, что брачная процессия, которую с таким старанием и любовью устроила для нее Тоёно, может задеть гордость младшего сына Матани. С самого рождения Косаку знал, что когда-нибудь ему придется отделиться от семьи, вследствие чего рос замкнутым и угрюмым ребенком. В семье девочки покорно принимают главенствующую роль мальчиков. Но Хана не только получила такое же образование, как и ее брат, но и целиком завладела бабушкиным сердцем. Она не могла припомнить, чтобы с ней когда-либо обращались как с существом низшего сорта, а потому слова Косаку произвели на Хану тяжелое впечатление.

Прошло несколько дней, и Кэйсаку заметил, что жена его по-прежнему выглядит неважно. Однажды ночью, когда они были в своей спальне шести татами,[31] примыкающей к гостиной, он нежно поинтересовался у нее:

– Тебя все еще волнует то, что сказал Косаку?

– Ничего не могу с собой поделать. Кроме того, я не представляю, как извиниться перед отцом за то, что меня чуть не вырвало прямо за столом.

– Не тревожься об этом.

– Косаку никогда меня не любил. Мне не стоило вмешиваться…

– Постарайся больше не думать о нем. Я собираюсь дать ему гораздо больше собственности, чем он ожидает. И еще я намерен положить конец традиции, согласно которой младшая ветвь принимает фамилию Ханда. Я уступлю ему фамилию Тёкуи.

– Тёкуи?!

– Да. В здешних краях мы единственные прямые наследники буси.[32] Я уступлю ему древний ранг самурая и стану простым человеком.