Кино, вино и домино - [43]

Узнав это, хохотушка Лиза Золотова заметила:

– Девки, я вам открою страшную тайну. Мне знающие люди говорили, что в гробу нет карманов!

Даша, Наташа и Галя, конечно, обиделись. Потому что собирались жить долго, счастливо и ни в чем себе не отказывая. Но еще больше обиделись на то, что после этого нельзя было пожаловаться, как отвратительно было сутки ехать в этом автобусе.

Ольга зашла к Дине в штабной номер:

– Дин, что такое? В расписании нет моего ворк-шопа по экологии!

– Оль, ну ты видишь, что и так все не влезает! И скажи мне честно, кто придет тебя слушать? Они и на фильмы-то не ходят. Не помню такого неуправляемого фестиваля, как белены все объелись! Вот читай, завтра шопинговая экскурсия, увидишь, что все придут, в автобусе места не хватит! Это им интересно! А про воду и землю – ни секунды! – вздохнула Дина. – Элита – только загорать, покупать и жрать! А в перерыве чтоб пятки чесали! Оль, я поищу окно в расписании… Но ты отдыхай, радуйся жизни, только не пей мою кровь из-за своей воды!

– Дин, у меня нет своей воды, у нас с тобой одна вода!

– Ой, ну только давай без своей гринписни, митинговать я тоже умею! Я понимаю, что если экологов финансируют, значит, это хоть кому-нибудь нужно, но… Пойдем, ворк-шоп Шиковского начинается.

Зал был набит битком. В первом ряду Голубевы с фотоаппаратом и видеокамерой. Рядом Куколка с Золотой Рыбкой, осознавшие друг друга социально близкими.

Ольга бывала на вечерах Шиковского и, спрятавшись на пятый ряд, писала эсэмэски мужу, дочке и сыну о путешествии к барону. Но вскоре погасили свет, начали показывать фрагменты фильмов с участием Шиковского. Ну что говорить? Шиковский был шикарен.

После фрагментов он отвечал на вопросы и травил театральные байки. А под самый финал разразился историей про то, как во МХАТе играли спектакль о Ленине по пьесе Михаила Шатрова «Так победим». Актер Шиковский был такого диапазона, что Ольга забыла обо всем: об эсэмэсках, о том, что он маленький, толстый, старый и смешной.

– Представьте себе МХАТ. Не тот МХАТ, который решил спасти Олег Ефремов, когда ребята из «Современника» объявили: «МХАТ – это труп»… А мы в коридорах напевали: «Враги сожгли родную МХАТу!» Я говорю о МХАТе последней декады Брежнева. К вопросу о Фурцевой! Между нами, девочками, Катьке Фурцевой Ефремов нравился как мужик. Ой нравился! Она однажды по пьяни при всех юбку задрала выше колен и спрашивает: «Олег, ну скажи, у меня красивые ноги?» Но он ни-ни. – Шиковский изобразил Фурцеву «с ногами» и Ефремова, который «ни-ни», так, что ему зааплодировали.

После этого прошелся по аудитории, маслено подмигнул, словно дело шло о скабрезной истории, резко повернулся и зашептал:

– Восьмидесятый год, польская «Солидарность», разговоры о свободе, страх, совок, стукачи, цензура… Мишка Шатров пишет пьесу о Ленине. Но не ту пьесу о Ленине, которую мы все играли в датских спектаклях… в смысле к датам. Я сам играл Ленина, в провинции. Давно. Утром Деда Мороза на елках, вечером – Ленина. Больше ролей не было… не давали!

Шиковский крутнулся на месте и картаво начал изображать Ленина, принимая то позу памятника, то позу паралитика:

– Это была невозможная пьеса! В ней Ленин, парализованный, приезжает в последний раз в Кремль на десять минут. Думали, что зайдет туда и речь к нему вернется. Дудки! Герасим и Муму! То есть он приезжает и грезит… Ясный перец, спектакль тут же запретили. Какой еще парализованный Ильич? Вы с ума сошли? Это – антисоветчина! Я-то во МХАТе никогда не работал, мне дружок звонит, говорит, бегом беги, у нас лестницу на Тверском бульваре шампунем моют! Говорит, «девятка» всех шмонает, я тебя через вахту проведу, оформлю как на репетицию, закрытый «Так победим» играем, кто-то приедет смотреть. И точно!..

Шиковский поднял несуществующий воротник несуществующего пальто, ссутулился, нахмурился, съежился:

– Прихожу. Везде снег, слякоть, черные сугробы. А вокруг МХАТа оазис – газон из травы положили! Гэбистов как грязи. Везде. В холле, в гардеробе, в буфете, за сценой, в цехах. А на сцене и в зале гэбисты связью занимаются, им завпост говорит: «Мужики, да вы этого того не туда втыкаете…» А ему «искусствовед в штатском» отвечает: «Не учите нас втыкать. А то мы вам втыкнем…» Тот и заткнулся, пошел нитроглицерин принимать. А они в правительственную ложу громкую связь вождю делали, микрофонами всю декорацию облепили. И че-то не туда вхреначили. Громкую связь потому, что Брежнев-то уже не видел, не слышал и не соображал. Почти как Ленин в спектакле. Короче, встретились два одиночества…

Шиковский распрямился, стал выше, старше и квадратнее и при этом открыл рот, как старичок, пускающий слюни.

– Короче, в правительственную ложу заходит сам Брежнев. А с ним Черненко… и остальные чайники. У некоторых артистов за кулисами понос от страха. Сам садится… смотрит… поднимается занавес, начинается спектакль. Выходит Сашка Калягин. Тут вдруг из ложи на весь зал по громкой связи голос выжившего из ума Леонида Ильича: «Это Ленин? Надо его поприветствовать!» Черненко ему: «Не надо, Леонид Ильич!» Зал оцепенел, на сцену уже никто не смотрит, только на ложу. Понимаем, что гэбисты напортачили со связью: должны были вывести Брежневу в ложу усиление сцены, а вывели усиление ложи в зал. Мы за кулисами чуть не описались от удовольствия, думаем, только б Сашка Калягин не заржал, как конь… он же смешливый.