Ким Филби - супершпион КГБ - [125]

Мы выпили по последней стопке виски. Я спросил Филби:

— Мы обо всем поговорили?

Филби задумался, потом ответил:

— Я хотел бы обратить внимание на одну несуразицу в вашей книге обо мне. Вы пишете: «У Филби нет дома, нет женщины, нет убеждений». Ну что ж, вы видели мою квартиру. Можете сделать собственный вывод. И если мы говорим о доме не буквально, то вокруг этой квартиры раскинулся самый большой дом в мире, более восьми миллионов квадратных миль. Нет женщины? Многие мужчины могли бы позавидовать моему браку с такой женщиной, как Руфа. Нет убеждений? Ну уж бросьте! Лишь глупец может отрицать наличие у меня убеждений!!

* * *

Филби просил держать его в курсе дел относительно публикации моего московского интервью. Когда Ким появился в советской телевизионной передаче, рассказывающей о Грэме Грине, у меня возникли опасения, что это всего лишь прелюдия к его последующим выступлениям на телевидении. Поэтому я отправил ему телеграмму, в которой сообщил, что «Санди таймc» начиная с 20 марта будет печатать серию моих статей при условии, что он отменит на время продолжение своей блестящей телекарьеры. В ответ 21 февраля я получил телеграмму следующего содержания: «С телевидением все покончено».

28 февраля я получил ответ на свое письмо, в котором просил рассказать о надписи, сделанной Грэмом Грином на книге Питера Райта, которую Грин подарил Филби. Это был один из многих вопросов, который я забыл задать Филби в Москве. Ким писал: «Мой дорогой Филлип! Я пишу в большой спешке. Наш выдающийся католический друг (Грин) был «на наших руках» в течение нескольких последних дней. С нашими вечными телефонными и транспортными проблемами мы были как на иголках. Я ничего не сказал ему о своих планах, и он любезно пообещал отваживать любого журналиста, который будет интересоваться мною.

Что касается той надписи Грина, то она гласит: «Руфине и Киму с нежными пожеланиями от Грэма и Ивон-ны. 9 сентября 1987». Поскольку его Ивонна блондинка, а ваша — брюнетка, чтобы различать, мы называем их Ивонна — брюнетка, Ивонна — блондинка. Еще одно чертовское затруднение в нашей уже и так достаточно сложной жизни!

Мы обожаем семейные реликвии. Я послал Грэму фотографии ужина с его сыном Джоном и женой Джона — Джо. Джон выглядит довольно истощенным, как будто находился на диете. Тронуты открыткой, полученной от Ивонны-брюнетки. Хотя письмо и заказное, мы получили его только через 16 дней. Прошлой осенью моя дочь Джозефина послала мне рубашку, так она не пришла до сих пор. Правда, на бандероли не было объявленной ценности.

Поздравляю вас с быстрой публикацией материала. Я еще не пробовал «главного блюда» (книги о деле Профьюмо, которую я ему подарил). Было слишком много мелких отвлекающих событий.

По тому, насколько плохо я напечатал это письмо, вы, очевидно, поняли, что я еще не «в своей тарелке». Поэтому сейчас легкий ужин — и в постель.

С наилучшими пожеланиями. Ким».

Я отправил Филби еще одну телеграмму, в которой перечислил западные журналы и газеты, перепечатавшие мои статьи, и получил на это короткий ответ: «Мои поздравления. Поражен». Но позже я выяснил, что Филби не был полностью удовлетворен тем, что я написал о нем. У него были две претензии: во-первых, мой намек, будто Филби завербовал Морис Добб, в связи с чем «Санди таймc» назвала Добба «талантливым наводчиком КГБ». Филби заметил, что неэтично так говорить об умершем человеке, который уже не может защитить себя. Он еще раз повторил, что Добб лишь направил его в Париж для работы в легальной коммунистической организации. Во-вторых, описывая его исчезновение из Бейрута, я намекнул, что англичане сами дали ему возможность уйти, тем самым умалив его собственные заслуги в организации побега в СССР.

Я собирался написать новую биографию Филби, намеревался вернуться в Москву в конце мая и поэтому отметил для себя вопросы, требовавшие уточнений. Но 11 мая пришло известие о том, что Филби скончался. Его положили в госпиталь за 2 недели до этого, и он уже поправлялся. 10 мая он позвонил Руфе, которая была у него накануне, чтобы выяснить, как она добралась до дома, гак как машина опоздала. Он был в хорошем настроении, но утром ей позвонили из госпиталя и сообщили, что в два часа ночи Филби умер.

У меня сразу же возникла мысль, что Филби предчувствовал свою кончину, поэтому наши беседы носили характер его завещания. Я вспомнил слова Филби, когда мы обсуждали возможность публикации наших бесед: «Решать вам, но чем быстрее, тем лучше».

Но с другой стороны, когда мы говорили о его здоровье, Филби рассказал об имевшейся у него аритмии и о диагнозе врачей — он проживет еще несколько лет, если будет избегать сквозняков и не будет поднимать тяжестей. И конечно, Филби вел себя отнюдь не как обреченный человек. Он был очень спокоен, практически я так и не услышал его знаменитого заикания. Пару раз за весь вечер он немного замялся, но это совсем не походило на спотыкающуюся речь, о которой говорили знавшие его люди. Филби сказал мне: «Последние годы были самыми счастливыми в моей жизни». Поэтому я думаю, что, если у Филби и было какое-то предчувствие близкой смерти, это никак не связано с болезнью.