Ким Филби - [35]

Собеседник: — Простите, а как относительно всех тех диверсионных групп, которые засылались в СССР (и после предупреждений Филби арестовывались. — Н. Д.)? Там были националисты — прибалтийские, кавказские, среднеазиатские. Все те, кто переходил к фашистам. Мы же не знали, кто из них жив, чьи родственники остались… И потом, сколько на белом свете разных шизофреников. Одна квартира, в которой он жил, засветилась. Приезжал, по-моему, его сын. Парень хороший — но что дальше? Пришлось срочно подыскивать новую.

— Это та, которая на Соколе? — переспросила Руфина Ивановна. (Было это, как я понял, еще до ее замужества.)

Собеседник: — На самом деле относились к этому очень по-серьезному. Скажем так, Ким, может быть, даже не до конца осознавал важность той информации, которую он за столько лет передал. Он работал и работал. Но когда люди сидят тут, в Центре, и всё анализируют, это представляется иначе. А теперь я о несколько другом. Работая в Англии, он любил разговаривать с нашими товарищами. Одно дело, когда документы передаются в толпе. Другое — общение, беседы где-нибудь в безопасном месте. Переживал, когда таких бесед не было. Во время войны просил рассказывать, «какое у нас реальное положение на фронте». Понимаете, «у нас». А когда такой человек передает документы, а ему — «спасибо» и разбежались, то, конечно, неприятно. Филби повторял: «Я хочу, чтобы со мной работали». И в этом он был весь. Или его героизм еще во время гражданской войны в Испании. Тяжелейшее получил ранение. Эпизод, когда все, ехавшие с ним в одной машине, погибли, а он чудом остался жив…

— Об этом он рассказывал, мистика какая-то! Сидел все время на одном месте. Потом остановились, он обошел машину, пересел, и это его спасло. Отделался легким ранением в голову. Признавался мне: «Не мог понять, почему я пересел. Все погибли, а я — остался».

— Непонятно иное. Почему первые годы Филби в Москве были такими тяжелыми? — спросил я, обращаясь к Собеседнику. — Человек приезжает с верой, с желанием работать. И — безразличие. Или это был такой этап нашей истории?

Собеседник: — Это совпало с нехорошим периодом. Думаю, то были самые тяжелые годы: до прихода Андропова и после развала Хрущева, когда по многим областям нашей жизни был нанесен серьезный удар. По органам госбезопасности, в том числе… Ким приехал, а начальники менялись — приходили и уходили. Может быть, и с этим было связано. Плюс кризис Карибский, политические изменения в стране — не до этого было. Я думаю, что в определенной мере это была ошибка. Филби можно было намного больше использовать. Тем более с учетом его энергии и характера, конечно, его уровня. Это надо же еще представлять, какой уровень: не просто какой-то рядовой сотрудник, а один из руководителей британской разведки! Я читал документы, которые, видимо, докладывались Иосифу Виссарионовичу. Филби там советы дает, как работать. Можете себе представить, после 1930-х годов, после 1937 года? Когда был вырублен очень приличный уровень интеллектуалов разведки, когда вырубили практически всех резидентов в зарубежье — и вдруг наш зарубежный источник дает советы, как работать. А некоторые резолюции там читать страшно. Получается, что одно поколение чекистов вырубили, второе вырубили… И сидит, понятно, на их месте какой-то молодой начальник и не знает даже, что на этом переданном Кимом Филби документе написать. Потому что он — не в курсе, вырублено-то два поколения! Может, он и сам боится такую информацию куда-то давать. Это тоже надо как-то понимать, не забывать, помнить. Практически до 1943 года Филби временами не доверяли.

— Но потом-то поверили! Почему же так прохладно отнеслись к нему уже здесь, в Москве? Понятно, Карибский кризис, Хрущев… Но человек был готов трудиться, по-прежнему вкалывать!

— Мне кажется, тут сыграли роль несколько факторов, — чувствовалось, что Руфина Ивановна хорошо знает, о чем говорит. — Во-первых, он оставался иностранцем, а к ним у нас всегда относились с подозрением. Потом были некоторые сотрудники органов, которые, как Модржинская, уверяли, что Филби работал на англичан…

— Известная разведчица, она в военные годы, да и после писала суровые докладные записки, которые догадывались высшему руководству. — Эту историю наездов на Филби я слышал не раз. — Елену Модржинскую ценили: перед самой войной она под псевдонимом «Марья» передавала ценнейшие сведения из оккупированной немцами Варшавы. А тут жестоко ошибалась, но стояла на своем, уверяла в собственной правоте. Начинались проверки, ее записки из дела Филби изымались, но привкус оставался…

— И потом все зависит от человека, который тогда, в 1963-м, стоял во главе всего этого дела. Руководствовались чисто бюрократическим принципом: если ничего не делать, ничего не будет. Можно рискнуть, но зачем? Проще было посадить его «в клетку», дать охрану, следить за безопасностью. И еще печально, что Кима лишили всех контактов.

— С кем?

— Например, здесь работал его старый друг по Бейруту — журналист Дик Бистон. Ким обожал балет, оперу, музыку. И надо же было так случиться: однажды в первый раз, когда мы с Кимом пошли в Большой театр, мы наткнулись на Бистона с женой. Он тогда здесь работал корреспондентом «Дейли телеграф». Идем по проходу, а он нам навстречу. Мужчины вышли покурить, а Ким и меня прихватил. Вскоре в «Дейли телеграф» появилась маленькая заметочка с подробностями — в чем я была одета. По-моему, можно было бы встречаться. Вообще Ким сам избегал встреч с журналистами — не мог отвечать на многие вопросы. Но, думаю, ему было бы приятно повидаться со старыми друзьями. Кстати, у него был контакт с одной очень интересной старенькой американкой. Было ей за девяносто. Познакомил и меня, говорил: «Я уверен, ты ей понравишься». Жила здесь эта женщина с 1920-х годов, работала с людьми из ленинского окружения и ни за что не хотела возвращаться в Америку. Убежденная коммунистка, дом ее недалеко от нас, за Патриаршими прудами. Мы часто ее навещали. Ким получал много зарубежных газет и журналов, и по ее просьбе мы по прочтении всё приносили ей большими пачками.