Километры саванов - [23]

Где-то далеко, у моих ног, перевернулся и разбился стакан. Комната показалась мне съежившейся. Через окно поступал лишь разреженный воздух. Воробьи шумели просто оглушительно.

– Что происходит? – пробормотал я.

Ковыляя, я сделал пару шагов. Мои глаза затянула пелена, но что-то я еще видел. Словно сквозь мутную воду аквариума заметил Марион. Она прижалась, будто распятая, к стене в дальнем конце комнаты. Я сделал еще два шага. Потом снова два. От страха ее глаза расширились. Еще два шага с вытянутыми вперед руками, как лунатик. Больше я ничего не видел. Слепо рванулся вперед, прижал, схватил ее за плечи. И рухнул на нее. Мои пальцы скользнули по голой коже, и я упал вперед, лицом между ее грудей, между двух надушенных, горячих и трепещущих полушарий. Ее сердце билось с шумом паровоза. Аромат духов исчез. Остался лишь терпкий запах пота.

Но не от этого запаха я грохнулся в обморок. В наш семейный аперитив подмешали какую-то гадость. Я понял это слишком поздно, но все-таки понял. Это лучше, чем вообще ничего не понимать.

Мне снилось, что тысячи котов плотно окружили меня. Для того, чтобы подластиться, я принялся декламировать им стихотворение Бодлера. Но в моей памяти хранились лишь его жалкие обрывки. Наверное, чтобы заставить меня замолчать, один из котов прыгнул и поцарапал мне руку. От боли я перенесся в незнакомый мне город... Коты преследовали меня. Я бежал сломя голову. Но не бесцельно, куда глаза глядят. Я разыскивал некоего Бодлера.

Так я попал на мрачную, узкую и скверно пахнущую улицу, где должен был проживать разыскиваемый мною поэт. И очутившись перед неким домом, понял, что именно там он и живет. Висевшая на железном треугольнике вывеска, которую раскачивал ветер, скрипела словно флюгер... Я подпрыгнул, оторвался от котов и двумя руками ухватился за стонущую вывеску...

Коты исчезли. Оставались только птицы. Даже в брюхе у котов они продолжали распевать. Я открыл глаза.

Я лежал на животе с вытянутыми вдоль тела руками, уткнувшись лицом в ковер. Я повернул голову и первое, что увидел совсем рядом, были осколки разбитого стакана, расколотая пластинка и цельный шприц "праваза". Чуть дальше рядом с опрокинутым патефоном, валялась моя одежда. По всей видимости, я был совершенно наг. Не двигая затекшими руками, я пошевелил пальцами. В моей левой руке находилась грудь Марион. Правая сжимала кусок кожи. Марион тоже лежала почти совершенно голой, правда менее обнаженной, чем в последний раз, когда я ее видел. Выше пояса для подвязок ее талию охватывал широкий ремень из желтой кожи, утыканный острыми стальными шипами. Помимо ошейника, на запястьях и щиколотках у нее были путы из кованого металла, соединенные между собой цепями. Мне было знакомо это снаряжение для партнера-мазохиста. В каталоге магазинчика, еще перед войной специализировавшегося на поставках эротического белья и других предметов разврата, оно фигурировало под названием "тантал". Наряженная таким образом, Марион раскинулась на спине в непристойной позе, лицо ее закрывали распущенные волосы. Но какое это имело теперь значение? Больше она уже никого не сможет воспламенить. Несмотря на их особое ремесло, служащие морга не некрофилы. Как и раньше, я прижимал левой рукой ее холодную грудь. Я подтянул руку к себе, металл забряцал. Мое запястье было охвачено железным кольцом, нас с Марион спутали цепями. Моя другая рука оказалась свободна, но мне пришлось сделать невероятное усилие для того, чтобы выпустить из окоченевших пальцев кусок кожи, который они обхватили. Этот кусок кожи представлял собой рукоять и эфес заточенного лезвия, которое было... целиком погружено в сердце несчастной.

В соседней канаве по-прежнему резвились воробьи. Парижские петрушки, живые, подвижные, привычные, прилетающие выпрашивать крошки хлеба в мансарды к молоденьким швеям.

Я приподнялся на колени и так оставался довольно долго, нервно потирая руки, словно пытаясь снять с правой ладони воспоминание об импровизированном, но столь эффективном кинжале. При каждом моем движении цепи бренчали с тем мерзким звуком, который заставляет скрипеть зубами. В молитвенной позе, на коленях у остывшего тела девушки в костюме "тантал". Я не силен в молитвах, но, пожалуй, помолиться – это лучшее, что я мог бы предпринять...

Нет, Еще лучше было бы смыться.

Я встал, ноги у меня подгибались, и я так и не смог выпрямиться во весь рост. Мешала соединявшая меня с трупом слишком короткая цепь. Снова упав на колени, я попытался избавиться от своего браслета. Не тут-то было. Меня слишком трясло, и я чувствовал себя хуже некуда, От корней волос до ступней меня заливал холодный пот. Мне нужно было как угодно, несмотря ни на что покинуть эту комнату. Таща за собой тело Марион, я приблизился к своей одежде и проверил ее. У меня ничего не украли: ни денег, ни револьвера, ничего. Кое-как оделся и обулся, натянул на голову шляпу, а все остальное свернул и сунул под мышку. Оглядевшись вокруг, я пытался припомнить предметы, к которым мог прикасаться, и место, где могли остаться отпечатки моих пальцев. Затем прошелся по комнате, волоча за собой усеянное острыми шипами тело Марион, и платком протер всюду, где могли оставаться мои отпечатки. И наконец направился к выходу, захватив по дороге со стула оставленные там трубку и кисет с табаком. Добравшись до двери, я остановился, чтобы отдышаться, и напряг слух. Безмолвие. Ничего подозрительного. Может быть, мне удалось бы укрыться в пыльной кладовке, которую я заметил вначале. Все-таки выиграл бы время. Моя рука потянулась к замочной скважине...