Киллер с пропеллером на мотороллере - [12]

Все это Троепольский рассказывал в лицах. Каменел физиономией, изображая начальника, злорадствовал в роли владимирских дружинников, но лучше всего у него получался вид горестного недоумения несчастного Димушки.

— Представляешь? — шептал он. — Мы с Димушкой прикинули, на сколько он влетел. Триста пятьдесят минимум. Это ж как на юг семью послать, на все лето! Как тебе это нравится?

Я пожала плечами. Как такое может понравиться?

— Говорят, такое теперь повсюду, — продолжал Троепольский. — Не только с командированными. Новые указания по наведению дисциплины. Другие люди, другие порядки.

«Не другие, — подумала я, — свои. Свои люди, о которых говорил Тимченко».

— Вот видите, — сказала я вслух. — А вы говорили, Ка-Гэ-Было, так и будет…

Троепольский сморщился:

— Ой, Сашенька, давай на «ты». Мы ведь теперь коллеги, свои люди. А что до Ка-Гэ-Было, то действительно так и будет. Все эти нововведения временны, вот увидишь. Это ж только говорится, что новая метла по-новому метет. Мести-то она метет, но только пока не истрепалась. А истрепаться об нас — раз плюнуть…

Товарищеский суд над Димушкой проходил в самом большом помещении полуподвала. Столы сдвинули соответствующим образом: в торце комнаты — президиум, слева — место для секретаря, справа — для подсудимого. В принципе, Димушке можно было бы просто поставить стул, но какой же суд без «скамьи подсудимых»? Поскольку скамьи у нас не нашлось, ее составили из трех стульев; бедный Димушка примостился на краешке среднего. Вести протокол поручили Вере Палне. Из трех человек, заседавших в президиуме, я знала только одного: техника нашей лаборатории Степаныча. В полуподвале ему был выделен особый угол с верстаком и станочками, где Степаныч время от времени что-то мастерил — по всей видимости, налево. Троепольский именовал его лучом пролетарского света в темном царстве гнилой интеллигенции. Как выяснилось, помимо этой осветительной функции, Степаныч исполнял роль секретаря лабораторной партячейки.

Вторым заседателем, как объяснила мне Зиночка, была женщина из институтского профкома, а руководил судебной тройкой и вовсе кто-то пришлый — «из района»: моложавый человек в спортивной куртке, чем-то неуловимо напоминавший оперуполномоченного Сережу. Когда все расселись, он кивнул профкомовской тете, и та открыла заседание:

— Просьба к секретарю доложить соответствие наличного состава списочному.

Не уверена, что многие здесь могли бы понять смысл этой удивительной фразы, но Вера Пална не оплошала:

— Состав соответствует списочному. Двадцать шесть сотрудников, двое на больничном, один в декрете.

— Одна… — робко поправил кто-то.

— Вам, товарищ, слова не давали, — оборвала его профкомовская тетя и покосилась на Из-района. Тот кивнул, и тетя снова повернулась к Вере Палне. — Значит, в декрете двое?

— Нет, один, — стояла на своем секретарша. — Один сотрудник согласно списочному составу. Вот, пожалуйста: Сергеева Валентина.

Вера Пална ткнула пальчиком в лист бумаги. Димушка подавил страдальческий вздох, а Из-района улыбнулся вполне человеческой улыбкой и шевельнул пальцем. Движение было едва заметным, но профкомовская уловила и, видимо, безошибочно истолковала этот знак

— Есть предложение заслушать характеристику по качеству производственных показателей, — проговорила она, оборотившись к завлабу Грачеву.

Грачев, сидевший в первом ряду, встал и принялся излагать характеристику производственных показателей нашего Димушки. Из речи завлаба выходило, что если прогрессивное человечество пока еще живо, то исключительно благодаря неустанным усилиям Дмитрия Григорьевича Беровина. Зал одобрительными кивками подтверждал слова руководителя.

— Под конец скажу, что все мы люди, а людям свойственно ошибаться, — Грачев жалобно скривил пергаментно-желтое лицо. — Дмитрий Григорьевич ошибся, и ошибся сильно. Но он полностью признал свою вину и понес тяжелое наказание по административной линии. Предлагаю ограничиться выговором с предупреждением.

Все посмотрели на тройку. Степаныч сидел с абсолютно непроницаемым лицом. Его неподвижный, устремленный поверх голов взгляд заставлял предположить, что пролетарская совесть нашего коллектива ни в коем случае не намерена высказываться по пустякам. Профкомовская женщина искоса следила за реакцией товарища Из-района. Последний лучезарно улыбался. Пауза затягивалась. Наконец профкомовская не выдержала.

— Послушать руководителя среднего звена, так речь идет об ангеле во плоти, — язвительно проговорила она. — Непонятно только, как такие выдающиеся качества привели гражданина Беровина на скамью подсудимых!

Троепольский поднял руку.

— Можно я скажу? На правах, так сказать, коллеги по работе. Известно, что наши недостатки — продолжение наших достоинств. Именно этим можно объяснить проступок Дмитрия Григорьевича. Он отметил командировку, но, насколько я понимаю, рабочие встречи с владимирскими коллегами должны были начаться только вечером. Все тут знают, что Дмитрий Григорьевич — большой любитель и знаток древней русской культуры. Это, конечно, его достоинство как культурного человека. Да, я согласен, что это достоинство перешло в недостаток, ибо проявило себя в рабочее время, что, конечно, непростительно. Но, как неопровержимо свидетельствуют наши владимирские коллеги, Дмитрий Григорьевич постарался искупить содеянное ударной работой во все остальные дни командировки. Учитывая это, я всемерно поддерживаю предложение заведующего лабораторией и лично беру товарища Беровина на поруки.