Kill the Beast - [2]

Поступили, да только я теперь одна. Крепкий дым жжёт гортань. Становится легче.

— Так что надо?

— Сдаётся мне, в ходе нашей предыдущей беседы ты мне не всё рассказала.

— В смысле?

— В смысле твоей сегодняшней речи. Извини, поправь, если я неверно понял, но… у вас с Аней были близкие отношения? Я имею в виду, более близкие, чем обычно это бывает между подругами, даже самыми лучшими?

В душу решил залезть? Послать его на хрен? Я молча качаю головой. А смысл? Сколько лет я носилась со своим секретом, как с писаной торбой, а теперь — кому он нужен? Кто я теперь? Нет ЕЁ, нет секрета, нет и меня, получается… А так, хоть следствию помогу, а вдруг…

— Я любила её.

— А она?

— Не сложилось.

— Но ты рассказывала ей о своих чувствах?

— Нет, но этого и не требовалось — она и так всё понимала. Несколько раз я заводила разговор о том, что мы могли бы, теоретически… Она всегда переводила всё в шутку. Однажды, на какой-то дурацкой вечеринке мы выиграли конкурс на самый долгий поцелуй. Мы с ней. Я ждала потом её реакции, но она и в этот раз перевела всё в шутку. Ну и что, думала я, у меня ещё уйма времени, когда-нибудь она поймёт…

Ну и бред я несу. Распинаюсь перед незнакомцем. Неудачница и есть.

— Извини, но… у неё был парень?

— Парень? В привычном смысле слова — нет!

— А в непривычном? О ком ты говорила там, у могилы?

Сижу, скрючившись в три погибели, чувствую себя голой. Разглядываю свои короткие ногти, покрытые облупившимся давно чёрным лаком. Как же противно, хуже, чем на приёме у гинеколога.

— У неё был какой-то хахаль секретный, но я ничего о нём не знаю.

— Как же так? Лучшие подруги…

— Она не хотела меня ранить, я уверена в этом! Вот ничего и не рассказывала! — кажется, в порыве самообмана и самоутешения, теряю самообладание. С трудом взяв себя в руки, продолжаю: — Обмолвилась лишь, что он старше её, и у них всё серьёзно, а я… Нет, чтобы хоть раз дать волю ревности — проследить бы за ней, узнать, кто он, но нет: мы же люди интеллигентные, блюдём границы личного пространства друг друга! Дура! Я так же виновата, как и её предки! Не спасла её, не уберегла. На поводу у гордости, упустила самое важное…

Поднимаю глаза на Ландерса — унижаться, так с открытым забралом. Он уже не улыбается. Жёсткие носогубные складки, плотно сжатые губы, сдвинутые брови… Неужели для него мои слова серьёзны?

— Послушай, Юлия, — будто читая мои мысли, говорит он, — это очень серьёзно. Наверняка у тебя есть хоть какие-то подозрения. Подумай хорошенько. Любая деталь может быть важной, — чуть помедлив, он добавляет полушёпотом: — Помоги мне. Ради неё.

Смотрю в даль — туда, где несколько работников, дождавшись окончания речи священника, на верёвках опускают закрытый гроб в пропасть. В недра матушки-земли. В бездонную глотку мироздания, породившего её и забравшего. В том гробу её нет. Там лишь изуродованная плоть, предмет поклонения ничтожных фетишистов, верующих в то, что тело — это человек. Но Анька не там. Она в моих венах, путешествует по кругу, гонимая ритмичными ударами сердечной мышцы. Она во мне. В моей крови, разбавленной железом. Я могу быть железной, а она — никогда не могла. Сотканная из солнца и ветра, как и её волосы. Она — воздух. Я дышу ей, насыщая свою железную кровь кислородом. Она — мой кислород.

— А вы разве сами не догадываетесь? Ещё полицейские, называется.

Ландерс смотрит вопросительно — я наконец решаюсь выдать свою теорию. «Себя позоришь»… Хочу и позорю!

— В прошлом году двух девушек нашли, обе нашего возраста, обе спортсменки. Весь город на ушах стоял, но так никого и не поймали. Теперь Аня.

— Думаешь, это маньяк? Насчёт первых двух мы не сомневаемся, почерк идентичный. Но с Анной…

— Да знаю я! Первых двух он похитил, пытал около суток, насиловал, потом забил до смерти и оставил тела там, где их легко бы нашли. А Аньку он чуть ли не на куски порезал, да и тело нашли лишь по счастливой случайности…

— Откуда ты всё это знаешь? Откуда эти подробности?

— Вы, Ландерс, в каком веке живёте? — незаметно для себя, перехожу на «Вы» — полицейский всё-таки, да и я немного успокоилась. — Весь интернет только и пестрит грязными подробностями. Смакуют, мусолят. Все всё знают. Анька для него особенной была, вот и… Думаю, её убил тот, с кем она встречалась. Они начали встречаться в марте, то есть полгода назад. Наверно, она его чем-то разозлила, или он побоялся, что она проговорится об их связи, вот и… Но это он. Ищите. А когда найдёте…

— Если ты права, то за полгода должны были остаться какие-то свидетельства их связи. Фото, интернет-переписка…

— Плохо вы знаете таких девочек, как мы, — я осеклась. Зажатых, пугливых, живущих лишь своими секретами. Этого я ему не скажу. — Ищите.

Я поднялась и, не попрощавшись, направилась домой. Завтра в универ не пойду. И послезавтра. А может быть, вообще больше не пойду.

* * *

Родители вернулись поздно. Не знаю, как прошли поминки — мать и отец со мной не разговаривали, чему я была несказанно рада. Лежала на постели остаток вечера и всю ночь, в тишине, наблюдая игру уличных теней на потолке своей комнаты. Сколько раз мы спали здесь вместе — и в раннем детстве, как обретшие друг друга сестрёнки, и позже, когда, лет с четырнадцати, моя сестрёнка стала обретать для меня всё более привлекательные очертания. На этой постели валялись, делились планами, мечтали, как вырастем, она станет профессиональной спортсменкой, я — тренером по самообороне. Никогда не понимала этого её волейбола, боялась глухих ударов ладоней о мяч, но её длинные ровные конечности были созданы для этого глупого занятия. А мои — перекаченные, по мнению многих — для других ударов. Если бы я оказалась рядом, я бы её защитила. Мой тренер всегда говорил, что спорт и тренерская работа — это, конечно, хорошо, но главное для девушки — это быть готовой дать отпор маньяку при встрече в тёмной подворотне. С ним встретилась не я, и волейбол тебе не помог. И я тебя не спасла. Переворачиваюсь на живот, зубами впиваюсь в подушку, а ногтями раздираю кружевное покрывало. Как больно. Навсегда останусь одна в этом аду. Гореть без огня, кричать без голоса. БОЛЬНО!