Кикимора - [4]

Дальше по инстанциям она побоялась идти – на этот раз послушалась Анну Константиновну.

Так их и разлучили. Поселили в соседних домах, в двухкомнатных квартирах и с чужими людьми. От дома до дома – три минуты хода, а виделись теперь не часто. Анна Константиновна как празднику радовалась, когда Наташа к ней вдруг заявлялась: посидит полчасика, тараторка, развеселит Анну Константиновну и поминай как звали на неизвестно какой срок. Когда ей по гостям бегать?..

Проходя сейчас мимо дома, в котором жили Наташа с Димой, Анна Константиновна обошла его с угла – поглядеть, есть ли у них свет. Темно. Ей почему-то не хотелось со своими тюльпанами и чеканкой идти сразу домой, хотелось показать подарки, похвастаться.

Нет так нет. Анна Константиновна немного постояла под их окнами на третьем этаже, торопясь заполнить в себе пустоту, возникшую при виде темного окна. Заполнила ее мысленно чеканкой, которой надо найти подходящее место на стене, цветами, у которых следует подрезать стебли, прежде чем ставить в воду, чтобы подольше пожили, телевизором, по которому будут передавать балет «Жизель», и журналом «Иностранная литература» с новым романом Ирвина Шоу. Больше чем достаточно для одного вечера. И для того, чтобы отогнать от себя никчемные мысли о наступающей одинокой старости – мысли, всегда, а сегодня особенно, лезущие в голову, стоит оставить в ней свободное, не занятое чем-то более полезным и плодотворным, пространство.

Впрочем, Анна Константиновна скучать не умела и не понимала, как другие умудряются, когда на свете есть книги, театры, кино, музыка и даже, наконец, телевизор (если, конечно, не без разбора, все подряд, смотреть). И вместо всего этого сидят целыми днями на лавочках, обсуждают проходящих или, того хуже, хлещут водку.

Сама она была завсегдатаем в московских театрах и концертных залах, везде имела знакомых кассирш, билетерш, гардеробщиц и слушала и смотрела почти все, что ей хотелось. Иногда с галерки, а иногда и из третьего ряда партера. А летом для нее самое милое дело, сунув в сумку книжку, пару бутербродов и пакет с молоком, отправиться на любой московский вокзал или конечную станцию метро, чтобы оттуда поехать в лес, на речку или водохранилище.

Сейчас она с удовольствием вспомнила, что стала вольной, как перелетная птица, и у нее теперь все дни свои, и можно будет поехать куда и когда захочет: по Волге на пароходе, или, например, в Кижи, или на Валдай, или мало ли куда?.. У нее и план был давно готов, она составляла его на работе, когда выпадали редкие свободные минуты от чтения рукописей и гранок, а в книжных магазинах запасалась путеводителями и исподволь их изучала.

В квартире было тихо и темно. Это для Анны Константиновны тоже редкий подарок – побыть немного одной. Соседи – бездетные муж с женой – попались ей домоседы и хлебосолы: новоселье второй год не кончается, хотя постепенно вулкан веселья затихает, уже не каждую субботу гости и в будни тоже пореже.

Вообще же Анна Константиновна не была привередлива, считала, что с соседями ей повезло – без компании не пьют, собаки не держат, по ночам спят. Надо полагать, что и Анна Константиновна их тоже устраивает: не слышно и не видно, замечаний не делает, на .кухню лишний раз не выйдет. Она и в самом деле не любила, да и не умела хозяйничать: откуда? До пятидесяти лет за маминой спиной. Если что и варила раз в три дня, так самое нехитрое. Нужда, конечно, заставила кое-чему выучиться.

Так и жили – под одной, можно сказать, крышей, но врозь. Дружбы не было, зато и ссор тоже.

И все-таки до чего хорошо прийти домой, когда там темно, пусто и тихо!.. Анна Константиновна зажгла повсюду свет: в передней, на кухне, в ванной, у себя в комнате. Включила радио. И свою дверь оставила открытой. Переоделась, напевая и глядясь в зеркальный шкаф.

Без платья она нравилась себе больше. Без платья видно, что тело у нее еще гладкое, а грудь – самое красивое, чем всегда обладала, – по-прежнему небольшая и нежных очертаний, хотя, конечно, не такая упругая, как в молодости. Обидно, что лицо стало из смуглого желтовато-серым, а в морщинках под глазами появились какие-то белые пупырышки. Зато если смотреть ниже шеи и до ног, то можно принять за совсем молодую. С ногами похуже – ноги и раньше даже приблизительно не соответствовали классическим формам, а теперь еще косточки отовсюду повыпирали, ходить трудно, поневоле косолапит, каблуки за месяц-другой стесываются с внешних краев.

И все-таки за долгие годы она, наверно, к себе привыкла, потому что не всегда теперь казалась себе такой уродиной, какой казалась раньше. Конечно, не молода уже, но морщин не так уж много, нос, рот на месте, зубы совсем неплохие, даже, пожалуй, хорошие... Она открыла рот и посмотрела в зеркало, чтобы лишний раз убедиться, но одновременно увидела белые пупырышки под глазами, сама на себя махнула в зеркало, надела халат, который, как и любая одежда, сразу же лишил ее форм, и отправилась на кухню за водой для тюльпанов.

Потом стала искать, куда бы повесить чеканку. Держала ее то тут, то там на вытянутой до отказа руке и откидывала подальше голову, но определить таким способом, как и откуда она будет смотреться, не смогла. Прислонила к стене на прикроватной тумбочке и села передохнуть.