Кик - [8]

Старческий тенорок. Знаете, вы соблазнили меня. Главнаука, конечно, не сегодня завтра положит этому конец, но маленькая историйка или научный фильм, это не плохо.

Женщина. А я убеждена — ничего у нас не выйдет.

Хриплый баритон. А я убежден — выйдет, и немедленно начинаю. Это будет посмертная вещь.

На этом разговор прерван. Добавлю, что все четверо допускали очень резкие выражения по адресу ГПУ, высказывали возможные опасенья и даже ругались. Но эту часть разговора, как совершенно бессвязную, я не зафиксировал. В настоящее время арестованных, по-видимому, рассадили.

Всегда на посту

известный вам X. У. Z.

РАПОРТ

При сем, согласно Вашего отношения за № 48, препровождается Вам четыре рукописи, отобранные у арестованных, под названием 1) Рди, 2) 13–13, 3) Кик, 4) Зио.

Комендант аманаусского исправдома

Биберт Хайсаров

Рукопись № 1

РДИ

В. Хайсаров

А. Эль РОГ ДИАНЫ

Поэма

…Я был далеко:

Я время то воспоминал,

Когда, надеждами богатый,

Поэт беспечный, я писал

Из вдохновенья, не из платы.

Пушкин

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Открой заветный том. Вдохни

Струистый холод речи русской

В ее младенческие дни,

Когда, на неокрепший мускул

Младого синтаксиса, — лег

Кнута поэта мощный взлет,

И гений Пушкина погнал

Российского ихтиозавра…

Друзья! Мы пили суп из лавра,

Жевали кашу из пшена

И не винтовкой долгоствольной

Спаслись от яростных погонь, —

Мы жалкой трусости огонь

Поддерживали богомольно.

То отсыревшим переплетом,

Крича, он корчился в огне,

То исходившей синим потом

Поэмой невозвратных дней.

Прияв конец скоропостижный,

Дымился остов полки книжной,

С ним заодно чадил кивот.

А мы, потомки славной рати,

Лодыжки свесили с кровати

И, честь проев, спасли живот.

Не с вами я, пустое племя

Борзописателей! Мне темя

Засеребрила седина.

Продажных перьев не точу я

У опереточных станков.

Отдать без жалости готов

За резву «Делию драгую»,

За лепет пушкинской зари,

За «ручейки», за «сени сонны»,

За эту скрипку Гварнери,

За лексикон, навек влюбленный

В румянец полотна Ваттó,—

Все визги музы вашей пленной,

Затеявшей перед вселенной

Воспеть Нью-Йорком Конотоп.

Прохладен сумрак Аллалварды.

Шуршит сосновых игл струя,

Стекая нá землю. Бурьян,

Расчесанный, как бакенбарды,

Вдоль ручейка, по самый брег,

Прорезан узкою тропою.

Олени тут, замедля бег,

Гуськом проходят к водопою.

Их уши чуткие дрожат,

Натянутые, как антенны,

Ловя сопенье медвежат,

Покашливание гиены,

Сторожкий топот кабана,

Скрип дерева и в отдаленье

Тяжело дышащее мленье:

То крепко чешется спина

Лесного зубра; врыв копыта

В бурьян, он трет ее сердито

О придорожную скалу

И сводит мощную скулу

В неторопливую зевóту.

Но вот олень-вожак рванул.

Рога развеся: слышит, кто-то

Тропу в бурьяне обогнул.

Проснулись кущи Аллалварды,

И, как костяшки с ловких рук

У игрока в шумливы нарды,

Скакнув, стада взметнулись вдруг.

Миг — нет их. В картузе потертом,

Жуя сосновую иглу,

Сквозь тихий лес проходит фертом —

Не дровосек, — его пилу

Уже воспели! Весь — суровость,

Чуб белобрысый — ниже лба,

Две точки скул. Мой homo novus,

Чей голос, зычен, как труба,

Тропарь в минувшем вене плел бы,

А в наши дни засел за колбы,

И, как птенец по скорлупе,

Клюет по богу — в ВКП…

Короче, без ненужной брани,

Мой лесовик — ученый ранний.

Зимою гложет фолиант,

А летом — вольный практикант,

Враг хозрасчета, недруг траты,

У мирных горцев не в чести…

Он шел, и таксусы баккáта[1]

Считал усердно по пути.

Вдруг — загражденье. Ежевика —

Не ежевика. Терн — не терн.

Мой Домоклетов смотрит дико

На длинный прут, что, гол и черн,

Через дорогу протянулся.

«Ба, проволока! — чертыхнулся

Студент. — Граница далека;

Ужли для шишек и береста

Казенной глупости рука

Огородила это место?»

Бежит, плечо косым углом,

К щеке подняв ремень винтовки,

Дремучей чащи напролом

Сын Красной Армии неловкий,

Мужиковат и сероват,

Волоча ноги, как халат.

Кричит: «Назад, проходу нету!»

«Что так?» — «Да, слышь, еще до свету

С охотниками комиссар

На зубра выехал в леса!»

Поворотил студент покорный

И вспять пошел месить траву…

Эй, други ахровцы, ау!

Палитры где у вас, проворны?

Куда как тема хороша!

Не царь, не бог, не падишах,

Не древних мифов порожденье,

Марс иль какой-нибудь Немврод, —

Сам комиссар за загражденье

Загнал державный свой народ!

Но вы, засевшие за брашна,

На полотне мазнув врага,

Вам ваши бельма вскинуть страшно

С отеческого пирога.

Вы даже дым трубы фабричной

Прикрыли дымкою приличной

И не рисуете наряд

Милиции, что, как и прежде,

Рабочих шарит по одежде,

Когда домой они спешат…

Старатели казенной кисти!

Но точка. Други, не хочу

В Соловках жечь свою свечу,

Лишен последних евхаристий:

Вина, сверкнувшего в стакан,

И пули, вогнанной в наган.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Любимцы муз еще в купели,

Вступая жизни на порог,

Диана-девственница, пели

Тебя и твой зазывный рог!

Пред кем в сиянье звонкой славы,

Старинной сказкой не вставал,

Стремглав несясь через дубравы,

Твоих видений карнавал?

Пьянея запахом добычи,

На бледной утренней заре

Псы рыли воздух лапой, тыча

Нос по ветру, и от псарей

Рвались, дрожа, — чтоб, словно брызги,

Рассыпаться по сторонам…

И сладострастные их визги

Так долго после снились нам!

Забуду ль вкус дробинки терпкий,

Взлет перебитого крыла?..

В резьбе старинной табакерки

Эпоха памятью легла.

Страстей не тех взыскуют нынче.

Сменились боги и пейзаж.