Киевские ночи - [3]
Максим сказал:
— Что было — видели, что будет — увидим. А теперь…
Он не договорил: погас свет.
Последние вечера свет гас иногда на несколько минут, а то и на четверть часа. Его терпеливо ждали.
Сегодня ждать было нечего.
— Взорвали электростанцию, — сказал Максим шепотом, как будто это была тайна.
— Я зажгу свечу, — шевельнулась Надя.
— Не надо! — сказала Ольга: она не хотела, чтоб видели сейчас ее глаза.
Теперь каждая минута тянулась еще дольше. Вдруг Максим вскочил; посуда на столе зазвенела.
— К черту! Не глиняные же у нас души. Идем! У меня есть ночной пропуск.
Шли долго.
Шли боковыми улицами. Уже подходя к Владимирской, услышали приглушенный гул автомашин и танков, доносившийся снизу, с Крещатика. Отходила тридцать седьмая армия.
Восемьдесят дней стоял Киев, сдерживая натиск противника. Дальние и ближние подступы стали кладбищами фашистов. Отборные дивизии фюрера полегли на киевской земле, не увидев Золотых ворот. Только угроза полного окружения заставила отступить армию, которая вселила в души гитлеровских вояк суеверный ужас. И в самом деле, там, на Западе, целые государства падали ниц, не выдержав и двух недель боя. А под Киевом солдаты райха вынуждены были топтаться два с половиной месяца.
Вместе с тридцать седьмой отходили за Днепр бойцы народного ополчения, те, что ничем не приметные пригорки и ярки Голосеевского леса превратили в крепкие бастионы. Отходили коммунистические батальоны добровольцев. Шли за Днепр истребительные отряды, что темными ночами совершали внезапные отчаянные рейды в немецкие тылы.
Постояли, прислушиваясь к движению походных колонн, потом двинулись дальше.
Ольга вглядывалась в окна и ловила пробивавшиеся сквозь щели лучики тусклого желтого света. Что происходит за этими окнами? Может быть, там сейчас прощаются и не знают, что это навеки. Но в большинстве окна чернели сплошным мраком. И все-таки Ольга знала, что и в темноте мечутся, шепотом переговариваются люди- тени. Нельзя было себе представить, чтобы кто-нибудь мог спать в эту ночь.
Одно окно было раскрыто. Лицо седой женщины в черном, выглядывавшей из окна, напоминало старинный портрет в тяжелой черной раме. Женщина посмотрела на Ольгу такими глазами, что она невольно вздрогнула.
Что будет завтра?
По этим улицам нагло протопают немцы. С грохотом станут ломиться в двери, заглядывать в окна. Какой-нибудь унтер разобьет эту вывеску у дверей советского учреждения. И вот тот плакат будет разорван в клочья. И флажок, поднятый кем-то над воротами, сбросят и затопчут.
«Сентябрь в Киеве чудесный», — откуда выплыла эта строка? Из стихотворения, из чьего-то письма?
За углом кривой улочки они столкнулись с группой красноармейцев; было их человек десять. Молоденький лейтенант, шедший впереди, с разгона остановился. Остановились и остальные. За лейтенантом стоял раненый красноармеец. Его неумело перевязанная рука подвешена была на тонком бинтике, концы которого узелком торчали из-под воротника шинели.
— К переправе сюда? — спросил лейтенант; у него был тонкий мальчишечий голос.
— Вниз и налево, налево, — ответил Максим.
— Ишь какой! Знает дорогу, — глумливо сказал раненый. На его сером измученном лице горели яростью темные глаза. — Здоровущий! С девками разгуливает…
— Товарищи… — растерянно заговорила Ольга.
— А вы, шлюхи, завтра с немцами гулять будете?
Красноармеец дернул рукой и скривился от боли. Глаза его стали еще злее.
— Товарищи! — вскрикнула Ольга. — Мы коммунисты, мы…
— Ольга! — резко оборвал ее Максим. — Товарищам неинтересно знать, кто мы. Пошли.
— Стой! — остановил его лейтенант. — Ваши документы.
Максим молча протянул ему бумажку.
Лейтенант взглянул, почему-то отмахнулся и скомандовал красноармейцам:
— За мной!
Раненый напоследок злобно буркнул:
— Погодите!.. Мы вернемся, и тогда…
Солдаты ушли. Ольге казалось, что ее ударили молотком в грудь. Хотелось побежать назад, крикнуть, крикнуть этому бешеному, что она, и Надя, и Максим не заслужили его оскорблений. Да еще таких оскорблений! «Вот и попрощались с последним красноармейцем».
Надю, хотя ее тоже больно задели слова бойца, мучило другое: «Я хотела поправить ему повязку, надо широкую перевязь под локоть, чтоб рука не болталась. Ему же больно!»
— Зачем мы пошли? — шепотом сказала она.
— Хочешь вернуться? — сердито бросил Максим. Стиснув зубы, он думал, что это повторится еще тысячу раз. Сколько осуждающих и презрительных взглядов ловил он в эти дни. «Здоровый, молодой, где твоя винтовка?»
Несколько недель тому назад каждый из них, троих, с глазу на глаз с пожилым седым человеком, услышал слова, от которых заколотилось сердце: «Как вы смотрите на то, чтоб остаться в Киеве, если фронт…» Максима эти слова ошеломили: «Значит, Киев могут сдать?» Седой человек внимательно посмотрел на него: «На войне всегда надо быть готовым к худшему». — «Я останусь», — сказал Максим. И сразу же услышал суровое предостережение: «Но знайте — будет труднее, чем на фронте».
Потом их собрали всех троих — Максима, Ольгу и Надю, познакомили и дали наказ готовиться. Затем состоялась первая встреча с Середой, и они готовились уже вместе — квартиры, документы, явки.
