Киевская сказка - [12]

(В Украине они оставили только квартиру с видом на Днепр на Оболонской набережной, которую только-только начинали застраивать — мало ли, никогда не помешает иметь запасной плацдарм на случай неудачи и стратегического отхода.)

Отец Иванны не видел смысла ни для себя, ни для семейства К. оставаться в Киеве, и теперь Иванна тоже это понимала, разглядев окружающий её город и людей, обживающих этот город, глазами отца. Она увидела мир, где в бесконечной борьбе за ускользающее благополучие можно только стареть, с каждым годом умирая и плотью, и духом точно так же, как стремительно дряхлеют и осыпаются ставшие никому не нужными особняки Сикорских или Мурашко.

Иванна разглядела наконец-то людей, которые пришли на эти руины, словно вступившие в Рим варвары, и принесли с собой весь свой Фастов, чтобы со временем воссоздать его на дымящихся развалинах Сенного рынка, Тюремного замка, Табачной фабрики, домика, в котором жил и творил Шолом-Алейхем — всего того антуража, который всё ещё составлял декорации счастливых дней, наполненных музыкой и картинами, беззаботными встречами и прогулками, пьянством и дуракавалянием. Эти дни теперь подходили к концу, и грядущие перемены не обещали почти ничего взамен горечи разочарований. Но Иванне не хотелось осваивать скорбное искусство потерь — слишком многое уже было утрачено. Она не желала оставлять позади себя пустоту чёрной, бесконечной дыры в прошлое, которое с годами будет казаться всё более счастливым.

(Отрезая, на самом деле, с каждым днем все большие куски настоящего).

Иванна закурила новую сигарету и поняла, что не сможет объяснить это Пете. Он упрямо желал оставаться частью киевского пейзажа, как мастерские художников на улице Парижской Коммуны или лестница, змеящаяся от Пейзажной аллеи к урочищу Кожемяки, с её деревянными ступенями, пропитанными портвейном и дымом конопляных шишек. Петю можно было забрать с собой только в воспоминаниях — либо стряхнуть с себя наваждение его любви, как она избавилась уже от многих иллюзий. Ведь по своей сути Петя оставался живым воплощением всего того, что она оставляет за спиной и постарается как можно быстрее забыть. Очередной гениальный чудак, который состарится в ещё одного, коими славен Киев, городского сумасшедшего, и с этим решительно ничего нельзя сделать — ни исправить не выйдет, ни отменить.

Иванна не ожидала, что будет так больно. А ведь она догадывалась о том, что не нужно трогать этого странного наполовину мальчика, наполовину мужчину. Ну что же, отец был прав, за всё приходится платить, и за это тоже.

Но вот вернулся Петя в свежей рубашке, озабоченно поглядывая на нее из-под челки, Иванна собрала себя в кулачок и беспечно улыбнулась. Счастливый, Петя улыбнулся в ответ. Ночью, как он и говорил, температура за окном опустилась до минус десяти, но в натопленной комнате было жарко. Словно в последний раз накануне конца света, Иванна долго не давала ему заснуть — только под утро они провалились, наконец-то, в тёмные озёра сна, каждый в своё, не обращая внимания на сбившиеся комом мокрые от пота простыни. Прогноз погоды не обманул: утром снег уже не вальсировал за стеклом. Зато вся Большая Житомирская оказалась залитой ярким солнечным светом, как будто сгущённым молоком — да так, что на обоях до самого обеда блики играли наперегонки.

Восьмая глава

Так благодаря Иванне Пётр вспомнил, что на свете есть деньги — и они важнее всего, что он считал самым важным. Её мать спокойно и вежливо объяснила по телефону, что он нищий, лишенный каких бы то ни было перспектив. Что он неудачник, который собирается усесться на шею семейства К., и так далее, и тому подобное.

(В тот вечер она сказала ему ещё много чего неожиданного, о чем Пётр если и догадывался, то всерьёз никогда не задумывался об этом.)

Сама Иванна к телефону не подходила.

По привычке Пётр бродил после занятий по Андреевскому и Пейзажной аллее, по-прежнему ничего не замечая вокруг, но теперь внутри была пустота. Привычно спускался на Крещатик, в разинутую пасть метро, чтобы ехать на занятия; они, впрочем, перестали его волновать. Иванна унесла с собой часть его самого, всё то, что раньше наполняло жизнь смыслом. Но хуже всего, что Иванна унесла с собой огонь, который горел вокруг ровным синим пламенем и защищал. Теперь оказалось, что Пётр не только одинок — он беззащитен перед всеми, кому хотелось толкнуть его в метро или на улице, обругать в очереди, выпихнуть с автобусной площадки в час пик, потому что автобус и так набит пассажирами.

Он перестал делать чудеса. Руки больше не лечили людей и не оживляли вещи.

В один из морозных дней Пётр отправился на Пьяный угол, куда старался без нужды не ходить, к причудливо одетым девушкам и длинноволосым юношам, что топтались возле подвальной кофейни и под сводом арки у входа в кафе. Многие знали Иванну и по привычке здоровались с Петром. Он купил в гастрономе на углу Владимирской и Большой Житомирской две бутылки вина и выпил одну из них в подъезде рядом с кофейней. Пили компанией каких-то друзей Иванны, лишённых лиц, точнее, все они были на одно лукавое лицо. Пили прямо из горлышка, без церемоний, друзья Иванны время от времени хлопали его по плечу и сочувственно просили «забить» — он не был первым в списке страдальцев, и вряд ли станет последним.