Киевская Русь - [116]
Хотя подобным специальным правам и не отдается предпочтения в известных нам политических рассуждениях книжников, в некоторых из них мы находим выражение общей идеи о нравственном договоре между князем и народом. Плохой князь, нарушающий этот договор, навлекает на себя гнев Божий. Бедствия, такие, как голод и войны, – это наказания Божьи за людские грехи. Князь и народ связаны нитью истории, и каждый в ответе за грехи другого. Об этом русский того периода мог прочесть в «Пчеле»: «Государство погибает по вине людей или от Божьего наказания». Первая часть фразы основана на Платоне, вторая добавлена христианским составителем. Отношение русского книжника к этой проблеме было каким угодно, только не пассивным. Если народ извратился, князь должен исправлять его. Если князь плох, народ должен заменить его на другого. Наставление в духе подобного активного сопротивления злу русский мог найти в другом приписываемом Платону афоризме, помещенном в «Пчеле»: «Тот, кто не делает зла, достоин уважения; но тот, кто не позволяет другим делать зло, достоин уважения вдвойне; если первый заслуживает короны, то второй – нескольких».
Великий труд св. Кирилла и Мефодия, который вначале имел единственную цель – приспособить славянский язык к потребностям церкви, в результате дал мощный толчок развитию славянской культуры и цивилизации в целом. Сами славянские апостолы с истинным энтузиазмом отнеслись к своей культурной миссии.
К своему переводу Евангелия философ Константин (св. Кирилл) написал прекрасное поэтическое вступление267. Оно начинается следующими вдохновенными строками:
Константин затем подчеркивает важность для славянского народа – как любого другого – услышать Евангелие и иметь книги на своем родном языке. «И учил Святой Павел: пять слов на родном языке скорее научат людей, чем тысяча чужих слов». Идеи Константина развил митрополит Иларион Киевский, который сказал, что новая вера требует нового языка, как новое вино – новых мехов268. Принимая во внимание увлеченность славянских книжников того периода языком и литературой, можно предположить, что по крайней мере некоторые из них интересовались тем, что теперь мы называем славянской филологией.
Свидетельством такого интереса является сочинение «О [славянских] буквах», написанное Храбром, болгарским монахом десятого века269. Это замечательное исследование о происхождении славянского алфавита. Самая ранняя из известных рукописных копий этого исследования, список бывшей Синодальной библиотеки в Москве, датирована 1348 г. Нет сомнений, однако, что эта работа была известна на Руси и в исследуемый нами период.
Хотя новая славянская литература уже родилась, так сказать, пуповина, соединяющая ее с матерью – византийской литературой, не была отрезана сразу. Работу по переводу с греческого на славянский, начатую св. Кириллом и Мефодием в Моравии в девятом веке и продолженную их учениками в Болгарии в десятом веке, с успехом возобновил в одиннадцатом веке Ярослав Мудрый в Киеве. Зависимость славянской науки от византийской литературы предполагает наличие в тот период значительного количества профессиональных переводчиков, образованных людей, которые знают оба языка. Некоторые были греками, другие – болгарами; однако были среди них и русские.
Совершенно очевидно, что в работе они использовали какие‐то ранние грамматики и словари. И действительно, существуют доказательства, свидетельствующие, что русские книжники того времени были знакомы с так называемой «скедографией» – искусством правильного употребления слов. Византийские скедографические труды обычно содержали и основные грамматические правила, и комментарии о значениях слова. Такие труды составлялись в алфавитном порядке. В своем полемическом послании священнику Фоме митрополит Климент допускает, что учитель Фомы, некий Григорий, знает «альфу и бету и грамматику на все двадцать четыре буквы [греческого алфавита]», но добавляет (не говоря о себе), что среди людей под его руководством тоже есть хорошо знающие свои альфы и беты. Ссылка, несомненно, на изучение скедографических сочинений270.
Некоторые из переводчиков, приглашенных Ярославом I, возможно, преподавали греческий язык в киевских школах. В смоленских школах второй половины двенадцатого века, вероятно, преподавались и латинский, и греческий. То, что в Киеве в одиннадцатом веке были учителя и других языков, следует из упомянутого выше «Поучения» Владимира Мономаха, в котором он говорит, что его отец, Всеволод I, сидя в Киеве, знал пять языков (русский, разумеется, в это число не входит).
Поскольку первая жена Всеволода была византийской принцессой, а вторая – половецкой княжной, мы можем быть уверены, что он знал греческий язык и язык половцев. Каковы же три других изученных им языка, можно только предполагать. Вероятнее всего, это были латинский, норвежский и косожский.
