КГБ сегодня. Невидимые щупальца - [2]

В то же время Левченко произвел на меня впечатление «офицера и джентльмена», патриота своей страны. Ненавидя КГБ и советскую систему, он с благоговением относился к своей родине и народу. Этот человек понравился мне с первого взгляда. Мы беседовали, сидя у камина, и слушали музыку. Некоторые записи он просил повторять снова и снова: «Радость любви», «Говори со мной о любви», «Наша твердыня — Господь», «Боевой гимн республики»…

Левченко попросил меня встретиться с ним, так как прочел первую из моих книг, посвященных КГБ. Шел уже второй час ночи, когда он поднялся, взял эту книгу с полки и обратил мое внимание на то место в ней, где я привожу письмо из советской психушки, написанное молодым преподавателем по фамилии Чернышев. В письме говорилось:

«Заживо погребенному трудно доказать, что он жив, — разве что произойдет чудо и кто-нибудь разроет его могилу, прежде чем наступит действительная смерть. Точно так же человеку, заточенному в психушку, трудно доказать, что он в здравом уме.

Я окончил матмех ЛГУ и работал преподавателем математики в ленинградском филиале одного из московских институтов. С увлечением собирал книги и пластинки, писал стихи, короткие рассказы и философские эссе, не предназначенные для печати, — просто для собственного удовольствия. Все свои сочинения я перепечатал на машинке и переплел в виде трех отдельных томиков: в один вошли стихи и афоризмы, в другой — рассказы и очерки на разные темы, в третий — философские эссе с изложением моих идей, по существу антикоммунистических. Я писал это на протяжении пяти лет и за все время дал прочитать написанное только двум своим приятелям. В марте 1970 года меня арестовали за антисоветскую пропаганду». Как выяснилось, один из моих читателей сразу же «раскаялся в содеянном» и поэтому гуляет на свободе. Другой — В. Попов, выпускник Академии художеств (вина которого усугублялась тем, что он нарисовал экслибрис, украсивший томик моих произведений) попал, как и я, в тюрьму.

После ареста меня обследовали врачи. В результате обследования, занявшего всего полчаса, был поставлен диагноз: хроническая шизофрения параноидального характера. Мне не дали защитника, я не представал перед судом. Как диагноз, так и судебный приговор держались от меня в тайне. Я узнал о них от жены, с которой мне разрешили свидание после суда. Тот же диагноз был поставлен и Попову.

В США, как всем известно, была арестована Анджела Дэвис. Сегодня весь мир знает о ее судьбе, у нее есть адвокаты, люди могут выступать в ее защиту, протестовать против обвинений, которые были ей предъявлены. А я лишен каких бы то ни было прав, мне ни разу не позволили встретиться с адвокатом, меня судили заочно, я не имею права обжаловать приговор, не имею права даже на голодовку протеста. Я видел своими глазами, как здесь, в психушке, связывают политзаключенных, которые отказываются принимать пищу или лекарство, как делают им инъекции, после которых они не в состоянии двигаться, как их принудительно кормят и «лечат». Например, В. Борисов два года подряд протестовал против содержания в психушке. Тогда они ввели ему аминазин, и вот результат: утрата собственного «я», угасание мышления, атрофия всех чувств и потеря памяти. Для человека с творческими способностями это — смерть. Те, кто получает аминазин, теряют способность даже читать.

Хотя я и боюсь смерти, но пусть они лучше пристрелят меня. Мне противна сама мысль, что они отравят, изуродуют мою душу. Я обращаюсь отсюда к верующим. Н. И. Браславский, христианин, чахнет в этих стенах уже более двадцати пяти лет. Так же страдает здесь Тимонин — его вина состоит только в том, что он вылил чернила в избирательную урну. Они глумятся над религиозными чувствами Тимонина, требуют, чтобы от отрекся от веры, иначе его никогда отсюда не выпустят. Христиане! Ваши братья во Христе страдают здесь! Возвысьте свой голос, чтобы спасти наши души!

Я боюсь смерти, но готов принять ее. Я страшно боюсь пыток. Но тут применяют худшую пытку, предстоящую и мне: вводят в мозг химические вещества. Вивисекторы двадцатого века не остановятся перед тем, чтобы завладеть моей душой. Может быть, я и останусь после этого жив, но не смогу написать ни одного стихотворения. Я утрачу способность мыслить. Мне уже объявили, что принято решение принудительно «лечить» меня. Прощайте…»

Левченко заметил вполголоса: «Знаете ли, я тоже верующий». Он добавил, что его мать была еврейка. Это обстоятельство ему приходилось постоянно скрывать от «органов» и вообще от всех окружающих.

Втайне сделавшись христианином пятнадцать лет назад, Левченко отнюдь не стал пацифистом. Для начала он хотел нанести КГБ удар: рассказать всему миру о своей жизни и работе в «органах». Ему лично не нужно было ни денег, ни вообще какого бы то ни было вознаграждения. Но он настаивал на предельной точности изложения его истории тем, кто возьмется о нем писать.

В апреле 1980 года мы провели с ним три недели, уединившись на одном из островов Гавайского архипелага и воссоздавая на бумаге весь его жизненный путь. В последующие два года мы также часто встречались и беседовали. То, что он мне рассказал, вошло во вторую, третью и четвертую главы этой книги.