Кэтрин - [44]

В одно прекрасное утро 1725 года, часу в одиннадцатом, в столовой этого дома сошлись миссис Хэйс в нарядной шляпке и плаще с капюшоном, мистер Хэйс, сопровождавший ее на прогулку, что случалось не часто, и миссис Спрингэтт, жилица, за известную плату пользовавшаяся привилегией разделять с миссис Хэйс ее трапезы и досуги; все они только что вернулись из Бэйсуотера, куда ходили пешком, разрумянились и весело улыбались. А по Оксфордской дороге все еще шли тысячные толпы принарядившихся, оживленных людей, которые были куда больше похожи на прихожан, расходящихся после воскресной проповеди, чем на недавних зрителей той церемонии, что происходила в это утро в Тайберне.

Дело в том, что они ходили смотреть, как вешают осужденных, — дешевое развлечение, в котором никогда не отказывало себе семейство Хэйс, — и теперь спешили позавтракать, нагуляв хороший аппетит, чему еще способствовало испытанное возбуждение. Помню, в бытность мою служителем в Кембридже я не раз замечал, как жадно набрасываются на еду молодые студенты после такой же утренней прогулки.

Итак, миссис Кэтрин, нарядная, пухленькая, розовая, хорошенькая, — ей в ту пору было года тридцать три или тридцать четыре, а это, согласитесь, друзья, лучший возраст для женщины, — воротясь с прогулки, впорхнула весело в комнату за лавкой, окна которой выходили на уютный двор или, точнее, садик, залитый утренним солнцем; посреди комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, на которой красиво выделялись серебряные кубки и серебряные же ножи, все с разными вензелями и узорами, а за столом сидел внушительного вида старый джентльмен и читал внушительного вида старую книгу.

— Вот и мы, доктор, — сказала миссис Хэйс, — а вот и его последнее слово. — И она протянула одну из тех грошовых брошюрок, что и поныне продаются у подножья эшафота после каждой публичной казни. — Должна сказать, что он не первый, кого вздернули на моих глазах; но никогда еще я не видывала, чтобы человек так мужественно принял это.

— Голубушка, — сказал тот, кого назвали доктором, — он всегда был холоден и непоколебим, как сталь, и виселица его страшила не более, чем необходимость выдернуть зуб.

— Вино — вот что его сгубило, — заметила миссис Кэт.

— Да, вино и дурное общество. А ведь я предостерегал его, голубушка, я его предостерегал еще несколько лет тому назад; но когда он связался с шайкой Уайльда, [73] мне ясно стало, что он и года не протянет. Ах, душа моя, — продолжал доктор со вздохом, — ну можно ли рисковать всем, вплоть до собственной жизни, ради дрянных часов или табакерок, да еще когда мистер Уайльд забирает три четверти барыша себе! Но вот и завтрак — весьма кстати: я проголодался, как двадцатилетний юнец.

И точно: в комнату вошла служанка миссис Хэйс с дымящимся блюдом грудинки с овощами; а мистер Хэйс поставил на стол довольно объемистый кувшин слабого пива, за которым самолично спускался в погреб (ключи от погреба он не доверял никому). После чего доктор, миссис Спрингэтт и мистер и миссис Хэйс поспешили усесться и приступить к трапезе. Стол был накрыт на пятерых, однако пятое место осталось незанятым; замечено было вскользь, что «Том, верно, повстречал в Тайберне знакомых и решил провести с ними день».

Под «Томом» подразумевался мистер Томас Биллингс, которому теперь шел уже семнадцатый год; он выровнялся в стройного, высокого паренька — пяти футов и десяти дюймов росту — с черными глазами и черными волосами, щеголеватого и недурного собой, несмотря на несколько болезненный цвет лица. Мистер Биллингс состоял в ученье у портного, который по окончании срока ученичества должен был принять его в долю. Имелись все основания предполагать, что Том сумеет сделать предприятие более прибыльным, нежели нынешний его хозяин, некто Панталонгер, немец по происхождению. Панталонгер был искусен в своем ремесле (как и все его соотечественники, у которых по части штанов и метафизических понятий — невыразимых и необъяснимых — всей Европе есть чему поучиться), однако чересчур подвержен житейским соблазнам. Случилось так, что кой-какие его долговые расписки попали в руки мистера Хэйса, и это не только послужило средством сэкономить затраты на обучение мистера Биллингса ремеслу, а впоследствии — на приобретение для него доли в предприятии, но и должно было позволить в будущем, когда младший компаньон попривыкнет к делу, вовсе вышвырнуть старшего вон. Таким образом, вполне можно было ожидать, что к тому времени, как мистеру Биллингсу исполнится двадцать один год, бедный Панталонгер будет уже не хозяином его, а в лучшем случае подручным.

Том был, что называется, из молодых, да ранний, нежная маменька щедро ссужала его карманными деньгами, которые он тратил в обществе развеселых дружков обоего пола на театры, ярмарочные балаганы, травлю быков собаками, увеселительные прогулки по реке и другие невинные забавы подобного рода. Сражался он в кости с не меньшим азартом, чем взрослые, проткнул однажды своего противника во время ссоры у madame Кинг на Пьяцце; и его уже знали и уважали в кутузке.

Мистер Хэйс не питал особой привязанности к этому подающему надежды молодому джентльмену; он даже затаил против него неблагородную злобу после одного случая, вышедшего два года тому назад, когда он, Хэйс, пожелав высечь мистера Биллингса за какую-то провинность, не смог с ним справиться и вместо того сам оказался в полной власти мальчика, который хватил его табуреткой по голове, повалил на пол и пригрозил вышибить из него дух.