Кэрри в дни войны - [3]

Она сказала это так, будто говорила не только об умирающем городе. Она вздохнула, и он почувствовал, что рука ее дрожит.

— Места, где человек жил, меняются, пожалуй, больше, чем он сам. Человек с годами не очень меняется. Я думала, что стала совсем другой, но оказалось, нет. Вообще-то говоря, то, что произошло, случилось совсем не по моей вине, быть этого не могло, не вижу никакой логики. Именно это я и твердила себе все эти годы, но разве слушаешь голос разума? Когда мне было двенадцать с половиной лет, я совершила страшное преступление, натворила нечто ужасное, как мне, по крайней мере, тогда казалось, и ничто не могло изменить это чувство…

Чего не могло изменить? Ему хотелось понять, о чем она говорит, какое преступление она совершила? Это было, гораздо интереснее, чем друиды или черепа, но спросить он не осмеливался. Она говорила, больше обращаясь к самой себе, чем к нему, она, наверное, не видела, что он слушает. Расскажет, когда придет время. А может, и не расскажет.

Во всяком случае, у нее был слишком утомленный вид, чтобы приниматься за рассказ. Она безумно устала и была бледная-пребледная. «Вот если бы папа был с нами! — подумал он. — Если я пройду весь путь до города с закрытыми глазами, тогда свершится чудо, и папа будет здесь. Нет, глупости! Узнай он сам, что кто-нибудь другой вот так загадывает, он бы досыта насмеялся». Но малыши шагали далеко впереди, а маме ни за что не догадаться, о чем он мечтает. Может, ей и вправду кажется, что она не изменилась, но додуматься до того, что он загадал, в ее годы не под силу. Он шел, держа ее за руку — она вела его — и чуть отвернув голову, чтобы не было видно, что у него глаза закрыты, и, кроме того, ему помогал ласкавший его щеку солнечный луч. Самое трудное впереди, когда кончится прямая дорога. Придется пройти через калитку и шагать по полю. Но чуда не произойдет, если загадаешь что-нибудь легкое. А если он сумеет все это преодолеть и она ничего не заметит, то, когда они войдут в кафе, отец будет уже там. Он будет их ждать и улыбаться…

— Господи, о чем ты думаешь? Гримасничаешь, как обезьяна, да еще с закрытыми глазами!

Старший мальчик открыл глаза, увидел обращенную к нему улыбку матери, и уши у него загорелись.

— Я играл сам с собой.

— В твоем-то возрасте? Мы могли свалиться с обрыва.

Она дразнила его, словно маленького, но он не обижался, потому что она снова выглядела радостной. Когда она сняла очки, солнце заглянуло ей в глаза, и они засветились зелеными огоньками.

— Смотри! — сказала она. — Отсюда весь город как на ладони.

Заросшие лесом склоны остались позади, и перед ними открылась низина. Сочные, потравленные овцами луга, поделенные на прямоугольники каменными изгородями, подступали прямо к огородам позади домов. Узкие прямые улицы; одна длинная и тонкая, как позвоночник, тянулась посередине, а от нее, круто поднимаясь в гору, отходили похожие на ребра проулки. Было тихо, шиферные крыши домов блестели в мягком свете заката. Тем не менее, решил старший мальчик, город уродлив: дома некрасивые, а зелень окрестных холмов портили пирамиды из шлака и теперь уж никому не нужное шахтное оборудование.

— Видишь ту кучу? — спросила Кэрри. — Вон там. Мы очень любили съезжать с нее на железном листе, хотя и боялись, что он нас поймает. Он говорил, что наша одежда изнашивается раньше срока и много горячей воды уходит на стирку!

— Кто он? — спросил старший мальчик, но она, по-видимому, не расслышала его.

Она не отрывала глаз от города и улыбалась чему-то, понятному лишь ей одной.

— А вон гостиница, где мы остановились, — сказала она спустя минуту. — Называется «Собака с уткой». А то здание под зеленой крышей — это часовня, где мы занимались, потому что в школе на всех не хватало места. Это была маленькая школа, в ней не могли разместиться все ученики, что приехали из Лондона. А вот здесь, где мы сейчас стоим, на этом самом месте, поезд гудел, выходя из-за поворота. Всей долине был слышен его гудок. «Извержение вулкана, а не паровозный гудок», — говорил Ник: он воспринимал его болезненно, потому что, когда услышал впервые, у него началась рвота. Хотя, по правде говоря, стошнило его не от гудка. А потому, что он устал и наплакался, уезжая от мамы и из дома… — На мгновение она задумалась, вспомнив, как это было горько, но тут же рассмеялась. — Главная же причина состояла в том, что он слишком много съел. Ребенком он был ужасным обжорой.

— Он и сейчас обжора, — заметил старший мальчик. — Подумаешь, какая новость! Рассказывай дальше.

— А я что делаю? — рассердилась Кэрри, став, по его мнению, больше похожей на зловредную девчонку его же возраста, чем на маму. — Но мой рассказ начнется с того, что дядю Ника вырвало…

2

Его вырвало прямо на колени мисс Фазакерли. Плохо ему стало, как только они, сделав пересадку, сели в местный поезд, состоявший из небольших вагонов, которые почему-то немилосердно трясло. Но внезапный гудок паровоза прикончил его.

Такой шум — будто небо разверзлось.

— И мертвый-то напугается, — заметила мисс Фазакерли, промокая носовым платком свою юбку и лоб Ника. Он откинулся на спинку сиденья, позволяя ей ухаживать за ним, а сам, как всегда, и пальцем не пошевелил.