Кенозёры - [12]
В избушку мы пришли, солнце уже заходить собиралось. Я шустриком растопил камеленку, чтоб выкурить всякую нечисть да живым духом напоить помещение. Широкие нары, сколоченные из грубых плах, были покрыты свежим сеном. Кто-то совсем недавно здесь ночевал. Когда изба стала готова к приёму гостей, я позвал своих спутниц, мающихся от комаров, на ночлег.
…Была полночь. Лежу я на краю нар, рядом жена посапывает, а у стенки — Надька, думушка моя, тоже носиком посвистывает. Сморило их сразу. Как-никак с дому в восемь часов выехали, двадцать с лишним вёрст в моей таратайке тряслись, да ещё сколько потом на солнышке жарились. Маленькое окошечко я специально тряпкой завесил. Ночи-то ещё белые — на Севере живём.
Незаметно и сам вздремнул. Очнулся от нудного комариного писка. Разбудил, зараза. А мыслишка-то моя поганенькая вместе со мной проснулась и прямо в голову ударила. Сон как рукой сняло. Ну, пора приступать к делу. Слез с края нар и осторожненько пробрался к стенке и на коленях — снова на нары. Подвигаюсь, подвигаюсь, подвигаюсь. Даже потряхивать стало, мужик-то я был в ту пору очень застенчивый. Наконец-то! Прижался всем телом к Надьке, а она ничего, даже не шевельнулась.
Обнял её тихонечко и переворачивать стал к себе личиком. Потом и до губ её добрался. Она ответила на мой лёгкий поцелуй. Дальше всё больше. Страшусь, что Люська проснётся. Моя любовь будто поняла мою нерешительность. Слышу сладенький шепоток в моё ухо: «Не бойся, её нету». «А где?» — шепчу ей, а сам трясусь от желания. «Да пошла поудить», — слышу в ответ. Башка моя совсем свернулась набок: вот подфартило так подфартило!
В общем, любовь у нас получилась большая-пребольшая. Больше некуда! Подустали. Лежим. Помалкиваем. Думаю, надо позвать Люську, а то ещё догадается, чего доброго. Сполз со своего насеста, натянул штаны да сапоги — и в дверь. Вышел, солнце уже высоко. Жара. Осматриваю берег, нет нигде моей благоверной. Спускаюсь с пригорка и столбенею: на коряге, торчащей из воды, как днище перевёрнутой лодки, у самого бережка, сидит моя Люська в обнимку с мужиком, и голые оба. Спинами-то они ко мне сидели. Тут я прямо озверел. Выдернул из земли кол, на котором сети рыбаки просушивали, и с криком «Убью!» побежал к озеру. Те двое от испуга обернулись. Ещё б какие-то секунды, и я мог действительно убить кого-то из них. Глаза мои расширились от ужаса. Кол выпал из рук. На коряге сидели напуганные Надька и её хахаль Петруха, который утром приехал на озеро и увёл свою подружку с ночёвки. Но это я уже узнал потом. А в тот момент я ничего не соображал. «А там кто?!» — кричу я на Надьку и показываю на избушку. Моя зазноба крутанула пальцем у виска и говорит: «Василий Иванович, это какая же вас муха укусила?» «Не муха, а комар-кровосос», — уже миролюбиво сказал я, окончательно поняв свою глупость, и пошёл к избушке.
Люське про моё буйство ни Надька, ни Петруха не донесли. Да и я молчал об этом многие годы. А что было говорить? Ведь в ту незабываемую ночь жёнушка моя забеременела первенцем, и я через девять месяцев, день в день, стал папашей. Вот такие, брат, укуси тебя комар, дела и случаи.
ПАЛЬЦЕМ МЕНЯ НЕ ТРОНУЛ
Тётка Поля живёт в большом доме. Дети давно разъехались. А весной минувшей и мужа свезла на кладбище — умер от белой горячки, проще говоря, залился. Не то чтобы был запойным пьяницей, но на старости лет стал пить бражку и спирт привозной — технический. Так и сгорел не за понюх табаку.
Оплакала своего непутёвого тётка Поля и стала коротать век одна — к детям, приглашавшим её к себе на житьё, не поехала.
Летом я навестил тётушку. За чаем поговорили о том о сём, спрашиваю:
— Что же ты, Афанасьевна, к сынам-то не едешь? Ведь одной зимовать в таком домине — не натопишься.
— Да дров мне хозяин оставил — до смерти хватит. А как я свой угол-то брошу. Нет, проживу и одна.
— А не скучно одной-то? Или Петрович намучил своими пьянками, что и одиночеству рада? — задаю ей провокационный вопрос.
Тётка Поля крестится:
— Помилуй Бог, что ты такое говоришь? Хороший ведь мужик он был. Любая работа горела у него в руках. Трезвому-то ему цены не было. А пьяный совсем дурак был, нервов уж помотал — никто не позавидует. Но руку на меня никогдышеньки не подымал, ни разу пальцем меня не тронул. Царство ему небесное!..
ПОРАТО ЛАДНО И НЕ НАКЛАДНО
Мой дед Михаил Мамонтович не был жадным человеком, но экономным — уж точно: всякую железяку с дороги тащил домой. Никакой ржавый гвоздь у него не пропадал, любой консервной банке находилось применение. Дед рыбачил, охотился, шил лодки, в тёмную зимнюю пору вязал сети, плёл корзины, как и всякий сельский житель.
Дроби для патронов он никогда не покупал, а сам лил её из мелко нарубленной свинцовой сетки, добытой из старого кислотного аккумулятора. Делал он это обычно на берегу озера в тихую погоду. А я иногда был у него помощником.
Дроболитней служило цинковое ведро. Дед наливал в него чуть больше половины объёма воды, добавлял туда стакана полтора керосина. Сверху на ведро ставилась консервная банка, проткнутая железными спицами, которые удерживали банку над водой с керосином. Дно консервной банки было заранее проколочено гвоздём, как в решете. Таких банок было у деда несколько штук. Он лил и самую мелкую дробь — на рябчика, и картечь — на мошника. То есть дырочки в каждой банке делались гвоздями разной толщины.
