Кенигсмарк - [62]

Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.

Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.

— Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? — холодно спросила она.

Ответа не последовало.

Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.

— Понимаю, — произнесла она, прочитав. — Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.

Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:

— Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы — иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.

Гаген опустил голову.

— Вам известно, что офицер 7 — го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?

Гаген не ответил.

— Вы наденете мундир, г. Гаген, и явитесь в казарму, отдав себя в распоряжение майора Гаугвица, до тех пор пока он рапортом не назначит вам двухнедельного ареста, которым, в уважение к вашим заслугам, я ограничиваю ваше наказание. Можете отправляться. Не забудьте будильника.

Лейтенант Гаген повернулся налево кругом, отдав своему полковнику честь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В сером отверстии нашего убежища, куда проникал теперь холодный утренний воздух, показалась чёрная фигура.

— Господин лейтенант, господин лейтенант, пять часов.

То был солдат сторожевого поста, которому я на всякий случай поручил разбудить нас.

— Через полчаса начнётся атака, — сказал Виньерт. — Выйдем, я доскажу свою историю на улице. Впрочем, она уже близится к концу.

Звёзды погасли. Только одна ещё мерцала совсем внизу на самом востоке, где через час должен был потушить её рассвет.

Мы уселись на бревне, у края оврага, вся линия роты расстилалась перед нами. Мы отлично могли следить оттуда за перипетиями готовившейся смелой попытки.

Рядом с нами виднелась скромная солдатская могила — тёмный прямоугольник, покрытый увядшими ветвями. Я прочитал на маленьком кресте из некрашенного дерева слова, уже наполовину смытые дождём:

«Мохаммед Берджи бен Смаил, солдат второго стрелкового полка, погибший за Францию 23 сентября 1914 г. Молитесь за него».

Редко видал я что-либо более потрясающее, чем этот крестик, наивно просящий христианской молитвы за бедного мусульманского солдата.

Виньерт смотрел прямо перед собою, дожидаясь момента, когда поредевший мрак позволит ему осмотреть окрестности. Но это было ещё невозможно. Только у самого горизонта чуть намечалась чёрная линия высот, занятых неприятелем.

— Через Гюртебиз и Кран, — сказал он, — через Лан, Сен-Ришомон и Гиз, через Капеллу и через Нувионский лес, где напали на нас белые кирасиры, мысль моя часто летит к песчаным ганноверским равнинам, к Лаутенбургу, где покинул я Аврору. Что сталось с нею, в её комнате, среди её мехов и драгоценных камней? Что сделали они с нею, господи?

Когда, после сцены на мосту, мы вместе отправились во дворец, она не сказала мне ни слова. Мы позавтракали. Потом она принялась расставлять в вазах тяжёлые тёмные ирисы и белые гвоздики.

Около десяти часов она позвала горничную.

— М-ль Марта тут? — спросила она.

И, получив утвердительный ответ, прибавила:

— Впустите её.

М-ль Марта ежегодно являлась около этого времени из Парижа с большим выбором прелестных безделушек. Лёгкий аромат бульвара де ла Маделэн проник в комнату вместе с изящной, хорошенькой девушкой.

— Вы благополучно совершили путешествие, дитя моё? — спросила Аврора.

— Я приехала вчера вечером, ваше высочество, — ответила молодая девушка. — Простите, что я так рано осмелилась вас беспокоить, но я должна сегодня же вечером отправиться обратно.

— Что хорошенького привезли вы мне в этом году?

М-ль Марта вынула из картонок драгоценные мелочи парижской промышленности: тюлевые веера, бархатные и муаровые ручные мешочки, крошечные ящички для марок, для пудры, для мушек, всю эту миниатюрную роскошь, наряду с которой произведения других стран кажутся жалкими выскочками.

— Оставьте мне всё, — сказала Аврора. — Скажите Дювеллеруа, чтобы он получил, что следует. К ноябрю мне нужен веер Ватто, или, в крайнем случае, Ланкре; я хочу иметь его, когда приеду в Париж.

— Ваше высочество получите его, — уверенно ответила девушка.

— Отлично. Вы поедете сегодня с пятичасовым экспрессом. Оставайтесь у меня завтракать. Вы расскажете мне, что готовится на улице Мира к будущей зиме.

В продолжение всего завтрака я любовался непринуждённою простотою, с которой маленькая парижанка отвечала на вопросы великой герцогини. Я гордился своей хорошенькой землячкой, видя, как Аврора, столь высокомерная с лаутенбургскими женщинами, с этою обращалась, как с равной. Но особенно пламенно восхищался я самообладанием принцессы, которая после трёх дней и трёх ночей, способных вконец разбить самого энергичного мужчину, находила в себе силы беспечно обсуждать тысячу мелких подробностей парижских мод.