Кенгуру - [48]

— Из-за этого ты орешь на всю улицу, дурак! Что люди скажут? Убирайся отсюда, пока цел! И не шляйся по ночам!

— Не уйду. Пусть Жожо выйдет.

Дёркё шагнул вперед:

— Уходи, Варью, пока на мой кулак не напоролся.

Варью отступил на несколько шагов — и тут заметил за спиной у Дёркё, на веранде, какое-то движение. И снова закричал:

— Жожо, выйди, я люблю тебя! Жожо, выйди! Три тысячи!.. Честное слово, три тысячи!

— Прочь отсюда! Моя дочь не товар! Она не продается! Убирайся!

Но Варью нельзя было остановить.

— Жожо! Ей-богу, три тысячи! Выйди! Три тысячи!

Дёркё шагнул вперед и влепил молодому шоферу основательную затрещину. Тот упал на клумбу.

— Ладно, это ваш дом, ваш двор,— бормотал Варью, вставая.— Только на улице мне не попадайтесь: котлету сделаю. Ясно?

— Брысь отсюда, пока жив!

Варью повернулся и пошел к калитке. Уже захлопнув ее за собой, снова услышал голос Дёркё:

— А ты куда? Вернись, пока тоже не схлопотала!

Жожо не остановилась. Ее туфли простучали по дорожке, хлопнула калитка.

— Ворон!.. Постой, Ворон! — кричала она.

Варью остановился, сохраняя оскорбленный вид.

— Ворон! Я люблю тебя... Не уходи. Оставайся со мной.

— Я же тебе кричал: три тысячи... Да этот чокнутый встал на дороге.

Жожо обхватила Варью за шею, поцеловала его в губы. Варью только сейчас заметил, что девушка одета в то же платье, в котором была вечером. Он понял: она не раздевалась, ждала его целый вечер.

В калитке показалась женская фигура в халате.

Мать Жожо. Подойдя к ним, она тронула дочь за плечо.

— Входите в дом, дочка...

— Я не пойду, — отвернулся Варью.

— Пойдем, Ворон... Что поделаешь...— сказала Жожо, беря его за руку. Они двинулись к дому.

Дёркё, уже в брюках, сопя от злости, стоял на веранде. Увидев входящего Варью, он поднял кулаки и закричал надрывно:

— Вон отсюда... Или я за себя не ручаюсь!

— Я тоже,— сказал Варью.— И вообще не люблю, когда у меня перед носом руками машут.

— Иди к себе, отец, ляг,— увещевала Дёркё жена.

— Это мой дом! — вопил тот.

Варью посмотрел на него и пожал презрительно плечами:

— Ну и что? Чего вы волнуетесь? И с другими бывало... Ничего особенного.

— Как!.. Чтоб моей дочери три тысячи предлагали — это ничего особенного?!

— Да нет: что дом ваш — ничего в этом особенного. У других тоже дом есть... А три тысячи — это, между прочим, не форинтов, а очков... Словом, будьте спокойны: плевать я хотел на ваш дом. Заберу Жожо и привет...

— Всю жизнь спину гнешь, чтоб потом в твоем собственном доме...

— Подавитесь вы своим домом! В Пакше нас уже отдельная двухкомнатная квартира ждет, со всеми удобствами. Если захочу, с понедельника начну там работать шофером, изотопы возить.

— Изотопы... Дурь у вас у всех в голове.

— Конечно. У нас дурь, у вас дурь... Так что мы друг друга поймем запросто.

— Пойдем-ка в дом...— вмешалась в разговор мать Жожо, подталкивая всех к двери в кухню.— Садитесь, садитесь...

Она вытащила из-под кухонного стола табуретки.

Все сели. Дёркё повернулся к остальным боком.

— Я не хочу, чтобы вы уезжали,— сказала его жена. — У Жожо здесь работа хорошая. И дом опять же... Сын у нас в будущем году демобилизуется и женится сразу, к жене съедет. Так что одна комната вашей будет, а в другой уж мы с отцом как-нибудь устроимся. Если, конечно, вы любите друг друга, сынок...

— У нас лады, мамаша,— ответил Варью.

— Он говорит, что мы любим друг друга,— перевела Жожо.— Так ведь?

— Так. У нас все — первый класс.

— В общем, оставайтесь здесь, дочка. Варью — хороший шофер, у тебя тоже место хорошее. Как-нибудь уживемся.

— Мне здесь только Жожо нужна. Потому что я ее люблю,— сказал Варью.

— Мама, мы очень любим друг друга. Мы... мы... Мы вместе...

Мать Жожо поднялась и достала из шкафа графин с палинкой и четыре стаканчика. Наполнила их.

— Выпьем за то, чтобы вы любили друг друга,— сказала она и выпила первой. Выпил и Дёркё, к этому времени он уже почти повернулся к столу.— Палинка-то: отец варил. Он в этом деле мастер... Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахару. Трубку от «Икаруса» достал. Свернул ее спиралью и течет палинка...

Дёркё оживился.

— И пусть кто-нибудь скажет, что государственная палинка лучше этой,— заявил он с гордым видом.

— Что говорить... У этой даже медный привкус чувствуется,— отозвался Варью.

— А что в этом плохого, я тебя спрашиваю? — взъерошился Дёркё.

— Да нет, это и хорошо. Мы как-то с зятем варили палинку — так пили только то, что вначале шло, с медным привкусом. Ох, и напились же!..

— Золотой мой Ворон...— вставила Жожо и на глазах у родителей поцеловала Варью.

— Я тебя люблю, Жожо, и все у нас будет первый класс, — сказал Варью. — Только не золотой я ворон. Золотой — тот сидит на шкафу, и все. Даже не ест. А я ем. Никакой я не золотой ворон. Я — черный и летаю.

— Поджарить вам яичницу? — спросила мать Жожо.

— Да сладкого перца в нее порежь, — сказал Дёркё.

За окнами начинало светать, в кухню вливалась утренняя синева.

После палинки Варью почувствовал себя очень сильным и решительным. В то время как Жожо резала полосками зеленый перец, а ее мать смазывала сковородку жиром, он выпрямился и, выдвинув вперед подбородок, заявил: