Кенгуру - [26]

— Знаешь, когда это было?

— Догадываюсь.

— Пять или шесть лет назад.

— Не о тебе речь, а о Цице. Пётике прямо зеленеет вся, как ее увидит.

— И чего они не поделили? Две толстопятые девки...

— Конечно. Две кошки. Только одна сиамская, а другая домашняя.

— Это которая же сиамская?

— Тебе не все равно? Твое дело — о Жожо думать...

Варью сердито взглянул на Йоцо, но сдержался. И залил досаду пивом.

Когда они собрались уходить, было уже десять вечера. Счет они оплатили вместе.

— Ты куда? — спросил, выйдя на улицу, Варью.

— Домой, семья ждет,— ответил Йоцо.

Пожав руку молодому шоферу, он двинулся по душной, пыльной улице в сторону пивоварни. Варью решил, что Йоцо в самом деле идет домой или, может быть, к пивоварне встречать жену: как раз кончалась вторая смена.

Варью постоял немного, глядя по сторонам, раздумывая, куда пойти; ему вспомнилась Пётике. И опять его охватила злость: чего эта чертова девка лезет в его дела! Забросив за плечо свою новую куртку, он двинулся к «Мотыльку». «Придется взяться за Пётике, поучить ее хорошим манерам,— думал он. — Войду сейчас, огляжусь, будто в незнакомое место пришел. С ребятами не буду здороваться и на девчонок внимания не обращу. Пётике, конечно, этого не выдержит. Вскочит и подойдет. Тут-то я ее с правой руки... Нет... Лучше не так... Лучше возьму и ухвачу ее за нос. Сначала просто защемлю, а будет пищать, еще и покручу. Точно... Покручу и скажу: мол, радость моя, какое твое собачье дело, с кем ходит Цица?.. Вот... Точно! Какое, мол, твое собачье дело, с кем ходит... Нет, не Цица, а Жожо... Значит, какое твое... с кем ходит Жожо... Нет, так тоже не пойдет. Если уж ты авантюрист, так не говори сразу все, что думаешь. Авантюрист должен быть загадочным, флегматичным, его сразу не поймешь... Только вот при чем тут я?..»

Варью сплюнул в пыль, потом долго разглядывал плакат, на котором в слабом свете фонаря можно было прочесть лишь три слова: «Будапешт без крыс». В ту минуту, когда он отвел взгляд от плаката, ему показалось, что по мостовой пробежала крыса и скрылась в водостоке.

«Йоцо сказал, что я тоже авантюрист. А если Йоцо так сказал, то так оно и есть. Если человек способен выбросить в окно своего «вольво» несколько тысяч долларов — потому что у него принципы, значит, к его словам стоит прислушиваться...— раз мышлял Варью, представляя, как он, водитель на заграничных рейсах, отвергает одно за другим соблазнительные предложения торговцев наркотиками. Еще бы: ведь главное — это семья, квартира... Тут Варью сообразил, что семьи-то у него никакой нет. У него возникло странное чувство, словно он что-то потерял и не мог вспомнить что. Он задумался.— А может быть, неженатых стараются не посылать в заграничные рейсы? Неженатый — он ведь везде дома. Привыкнет к чужой пище, к выпивке, к бабам, к чужому солнцу. В том-то и беда... В том беда, что я неженатый. Молодой и неженатый... Волосы — что? На волосы им наплевать. А вот семья... Есть семья или нет семьи. Йоцо — вон какой семьянин... А ведь лихим был парнем! Вспомнишь — не поверишь! Казалось, обязательно в тюрьме кончит. А он!.. Таким же работягой стал, как все,— только лучше».

Варью повернул за угол, на улицу, где среди домов светился «Мотылек», увидел под фонарями пыльные, вялые от жары уксусные деревья — и опять вспомнил Пётике. И снова охватила его злость к этой девчонке, которая, видно, каждой бочке хочет быть затычкой. Он еще раз решил, что обязательно проучит ее за болтливость. Но кручение носа уже казалось ему слишком мягкой мерой. Варью начал придумывать что-нибудь более суровое. И на подходе к «Мотыльку» ему пришла в голову одна мысль; он даже рассмеялся. «Возьму я сегодня Пётике в оборот,— думал он.— Выпью с ней два мартини, потом позову гулять. Она наверняка пойдет. Даже если не хочется, все равно пойдет, чтобы подружкам насолить. Словом, пойдем с ней ... Под первой же акацией я ее поцелую и тут же под кофту залезу. А потом где-нибудь на скамейке или под насыпью остальное... И тогда скажу ей, что это — в наказание. Пусть не разносит сплетни, с кем я хожу и прочее ».

Он почувствовал, как вспотели у него ладони и ощутил на них отложившуюся за день грязь. В душе стало неприятно. Но тут он подумал, что в «Мотыльке» сможет вымыть руки, и,немного повеселев, продолжал размышлять, где а как накажат Пётике. На лицо ему уже упал свет с террасы, когда он вдруг снова помрачнел.

«Ведь завтра же Пётаке пойдёт к жене Йоцо и все ей расскажет. А о наказании, конечно, промолчит. Она будет говорить другое. Будет сидетъ и болтать с самым невинным видом, с весёлой улыбочкой, как всегда. Опишет всё в подробностях. Еще и добавит, что, мол, то не так да другое не так. А жена Йоцо дальше пойдет рассказывать. Пётике пригласит Цицу на мороженое с пуншем и, ослизывая ложку, не спеша, обстоятельно расскажет, как все произошло. Цица, конечно, усомнится, но Пётике и доказательства найдет. Какую-нибудь оторваную пуговицу, окурок, разорванное белье. Сама же постарается, разорвет. И положит на край стола. Цица перескажет историю Жожо. С насласлаждением перескажет, со смаком. Жожо будет плакать,а потом, в 6 утра, подкараулит меня на базе... Ну и что,ну, подкараулит? Мое какое дело? — Он рассердился, но злость его даже для него самого не выглядела убедительно.— Пётике и с Жожо потом встретится и от души ее потерзает. Не сразу, конечно, а так через месяц, когда Жожо все уже будет знать и постарается забыть, простить. Пётике мило улыбнется ей и скажет: «Ах, ты знаешь, что-то меня поташнивает. Ты мне ничего не посоветуешь?» Жожо побледнеет. Пётике: «Как ты думаешь, может, мне родить? Он наверняка мечтает об этом. Наверное, для того все и устроил. Любит тебя, а от меня хочет ребенка. Как по-твоему, мальчик будет или девочка?..» Жожо тогда возьмет вилку и вонзит ее в Пётике. А вечером вся Кёбаня будет знать, что Варью и Пётике... Ну, нет... Только не это...»,— думал Варью, тяжелыми шагами поднимаясь на террасу «Мотылька». Он испуганно огляделся, боясь, что сейчас встретит Пётике и придется все-таки как-то ее наказывать. Но ее не было видно. Терраса всколыхнулась привычным хором: