Келе - [34]
Взгляд аиста был холоден, как лед.
— Вольные птицы изгнали тебя, и ты предал волю, как эти грязнули Таш?.. — Ястреб задыхался от возмущения. — Вот я всем расскажу…
— Подойди-ка поближе, — аист сделал шаг вперед, — и я тоже кое-что тебе расскажу…
Ястреб парил в воздухе над сараем, и в глазах его бушевала неукротимая ярость.
— Стоит мне захотеть, и я сверну тебе шею, грязный пожиратель лягушек!
— Попробуй сверни! — кивнул аист, но Нерр знал, что это рискованная затея. Конечно, аист может и промахнуться, ну а если не промахнется и долбанет его своим острым клювом…
— Пачкаться неохота, — Нерр взмыл ввысь и пропал за сараем.
Весь двор пришел в необычайное оживление.
— Кря-кря-кря, — возрадовались утки, — победа, ур-ра! Нерр улетел не солоно хлебавши, Келе прогнал его, Келе храбрец!
— Храбрец, храбрец, — чирикали воробьи, — наш Келе храбрец, и он друг нам, воробьям…
Петуху это слышать было невмоготу, от гнева у него даже в глазах потемнело. В безудержной ярости он бил крыльями по заснеженной земле, а голову пригнул вниз, будто искал что-то. Но вот он воинственно вскинул гребешок и раскричался на весь двор:
— Ку-ка-ре-ку, уж если кто и храбрец, то это я… я и двор охраняю, и порядком заправляю… Я — самый важный, я — самый главный, ку-ка-ре-ку-у!!!
Пелена облаков редела на глазах, и вот в этот самый момент, вырвавшись на свободу, проглянуло солнце и засияло ослепительным светом.
— Большое Светило! — громко закукарекал петух. — Стоило мне только кликнуть, и оно тут как тут… — Куры в немом восторге обступили петуха, а хохотушки-утки так и покатились со смеху.
— Кря-кря-кря, он, видите ли, кликнул Большое Светило! Не иначе как у Курри от холода мозги застыли, а может, он стукнулся головой, когда от Нерра удирал без оглядки, ха-ха-ха!..
Но куры к ним не прислушивались. Они привыкли слепо верить петуху и к тому же твердо знали: без петушиного крика рассветов не бывает…
Солнце теперь уже окончательно выбралось из облаков, и бескрайние снежные просторы засверкали таким переливчатым блеском, какого аисту еще видеть не доводилось.
Весь мир превратился в сплошную сверкающую белую гладь, а небо отливало холодной, как лед, голубизной. На холмы легла белая перина, пышная, мягкая и нетронутая, потому что свободные обитатели полей еще не успели вылезти из своих нор. Птицы не решались опуститься на землю — они утонули бы в снегу, — а зайцам под снежным покровом было теплее, чем на поверхности земли. В сухих головках репейников копошились щеглы, выбирая мелкие зернышки, по тонким веткам садовых деревьев шныряли синицы, что-то искали, а что именно — про то знали только они одни. Черная стая Торо окончательно обосновалась в селе: тут на дорогах или в навозных кучах можно было хоть чем-то поживиться, — и вот грачи плотной цепочкой, словно черные бусинки, расселись вдоль глухой стены сельской корчмы.
Снег окутал окрестности тишиной, непроницаемым белым покоем, и тем громче звучал в этой тишине заливистый перезвон колокольчиков: по первопутку мчались сани.
Мишка по-прежнему лежал подле охапки сена, аист, основательно подкрепившись, тоже отдыхал, и только неугомонная собака слонялась по двору, увязываясь то за Берти, то за Яношем Смородиной, которые были заняты какими-то необычными приготовлениями. Вахур в недоумении дважды обращалась к Мишке:
— Что-то будет, — виляла она хвостом, — к чему-то они готовятся. Может, поглядишь, Мишка?
— Нет! — раздраженно повел ушами Мишка. — Нет, у Вахур! Разве ты не видишь, что я отдыхаю!
Но отдыхать Мишке пришлось недолго. Смородина и Берти зашли в сарай и вытащили из-под сена точильный камень.
— Запускай, Берти!
Янош Смородина положил на сено какой-то сверток, замотанный в тряпицу, а когда развернул его, то оказалось, что там был набор всевозможных ножей.
От камня при соприкосновении с металлом полетели искры, а Мишка, заслышав противный скрежет, затряс ушами, словно отгоняя слепней. Когда и это не помогло, ослик поднялся и вышел из сарая. Недолго смогла вытерпеть скрежет и собака, для нее не было большей радости, чем находиться возле человека, но слушать, как взвизгивает прижатый к точильному камню металл, — нет, это ей явно было не по душе. Аиста не особенно раздражал непривычный шум, но ему не хотелось оставаться наедине с людьми, вот и он тоже пристроился подле своих приятелей на солнышке у сарая.
— Не по нутру им эта музыка, — кивнул Смородина в сторону двери и опробовал, достаточно ли остро наточен нож.
— Оно, конечно, есть песни и повеселее… а только домашняя колбаса тоже на дороге не валяется.
Смородина взял другой нож и звучно провел металлом по точильному камню.
Из-под длинного острия взлетели белые венчики искр, и в воздухе запахло обгорелыми крупицами камня.
— Ишь, как разъедает камень, — кивнул Смородина, — но зато и не тупится долго, из всех ножей этот самый отменный.
Покончив с делом, мужчины опять затолкали точильный камень под сено; Смородина завернул ножи в тряпицу и вместе с Берти направился к дому.
— Побегу за ними, — вильнула хвостом собака, — может, узнаю чего.
Раздосадованный Мишка вернулся на место.
— Ничего Вахур не узнает, а только хорошего не жди. Хорошее никогда не раздражает мой слух, а этот шум так и резал уши… Самые лучшие вещи — те совсем без всякого звука, вот, например, кукуруза или репа…
