Кеес Адмирал Тюльпанов - [9]
– Возьмите ваш платок, вы не принцесса!..
Вечером пришёл сияющий Михиелькин и протянул Караколю грязноватый комок.
– Что это? – спросил Караколь.
– Такой же платок, как у этой, у… как ее… – сказал Михиелькин. – Я стащил его во дворе у Монфоров, там много таких, все сушатся на веревке.
Караколь потрепал его по щеке и велел отнести обратно.
– Ты же видишь, на нём нет вышивки, – сказал он грустно.
Потом он спросил у меня:
– Кеес, ты был когда-нибудь влюблен? Я ответил:
– Конечно. Ещё сколько раз! В Гретель, Розу и Таннекен.
– А что ты делаешь, когда влюблен?
Я сказал, что ничего особенного. Ножки подставляю, дергаю за волосы, а Таннекен подарил ракушку, но зря, потому что она загордилась. Теперь я хочу подкинуть ей живого ужа. Вообще с девчонками надо построже, иначе они начинают воображать и тогда на них не найдешь управы.
– Это правильно, ох как правильно, – сказал Караколь. – А ты когда-нибудь объяснялся?
Я ответил, что нет.
– Вот то-то и оно, брат.
Утром Караколь достал гусиное перо, чернильницу и бумагу. Целый час он расхаживал и бормотал под нос, а потом уселся писать. Он долго старался, даже язык высунул. Наконец позвал меня, сказал, что будет читать письмо, а я должен слушать, как будто бы я Эглантина. Можно было бы прочитать Боолкин и Эле, всё-таки они девочки, но, как ему кажется, я больше их разбираюсь.
Караколь встал и торжественно начал:
– «Эглантина, Эглантина! Если бы я умел писать письмо, я написал бы письмо. А так я пишу просто так. Если вы думаете, что я украл платок, то это неправда. Я просто его взял, поэтому не украл. Я взял его потому, что он ваш. А так он мне не нужен. Я носил его на груди, где ваше имя. Эглантина, Эглантина! Зачем мне платок, зачем? Я просто без него не могу. Отдайте платок, не такой уж он дорогой…» Ну как? – спросил Караколь.
Я сказал, что здорово, но непонятно. То отдайте платок, то – зачем мне ваш платок.
– Да это же объяснение, – сказал Караколь, – как ты не понимаешь! Объяснение в форме платка.
А я сказал, что на объяснение совсем не похоже. Объяснение пишут стихами, и называется оно «мадригал». Я уже два раза помогал писать объяснение чесальщику Симону, когда тот ухлестывал за рыженькой Барбарой.
– Ты думаешь, стихами? – спросил Караколь. – Ну ладно, подожди часок, сейчас попробую.
Но старался он не час, а целых два. Лоб у него даже вспотел.
– Слушай! – сказал Караколь. – Мадригал!
Дальше шло в том же духе. Я сказал, что так не пойдет, стихи должны быть с рифмой. А кроме того, чего сваливать на платок? Надо прямо говорить и чтоб слова были покрасивей. На то и мадригал.
– Да что ты пристал? – закричал Караколь. – Пишу, как умею! Сам попробуй, если такой умный.
Взялись мы за дело вместе. Долго спорили. В конце концов у нас получилась такая штука:
Я, конечно, в сто раз мог лучше сочинить стихи, но Караколь придирался к каждому слову, поэтому так и получилось.
– Теперь отнесешь письмо, – сказал Караколь. – Скажешь, что прийти я не смог – заболел. Или нет: лучше – занят.
Я намекнул на копчёного ужа и олеболлен. Но Караколь только махнул рукой.
Ну я и пошёл.
На двери у Бейсов висел колокольчик, я позвонил. Открыла сама Эглантина и сразу спросила:
– А где остальные? Входи, Кеес. Где Караколь? Скоро придет? Ну входи, входи, башмаки скидывай, сейчас пирожки будем жарить.
Я объяснил все, как положено. Эглантина сразу стала серьезной. Она взяла письмо, села к окну и стала читать.
Да, этот домик не чета моему. Отсюда,видна комната, за ней другая, а там ещё третья. На стенах картины. Рядами висят тарелочки с синим рисунком – наверное, дельфтский фаянс. У нас была одна такая, да мать разбила. На столе с гнутыми ножками в большой белой вазе букет роз. У камина маленький ящичек с торфом – грелка для ног, – красивая штука с медным узором.
Прямо против меня огромное зеркало с завитушками по бокам. Я показал себе язык. Человек в зеркале мне понравился, только одет неважно.
Я ещё раз показал язык. Человек в зеркале тоже показал. Интересно, есть зазеркальный мир?
Пока я разглядывал себя, Эглантина кончила читать. Она вздохнула и стала смотреть в окно.
– Какой это чудесный человек, – сказала она. – Кеес, ты знаешь какой он добрый!.. Сейчас я тебя накормлю.
Скоро на столе стояло такое богатство, какого я давно не видал. Горячая баранина с бобами, копчёный уж, политый уксусом, вареные яйца, соленые корнишоны и разные сладости. Не было пирожков-олеболлен. Эглантина сказала, что жарить их нет настроения.
Я принялся есть, а Эглантина взяла иголку, достала платок и стала вышивать.
– Ты знаешь, как мы познакомились? – сказала она. – Просто как в сказке. На масленичную неделю мы ездили с дядей к его родственникам в Бинш. Ты знаешь, это во Фландрии. Мне было тогда четырнадцать лет, а сейчас уже девятнадцать. Правда, я старая?
Я кивнул головой, сказал «угу» и подавился.
– Во Фландрии такой веселый народ, всё время у них какие-то карнавалы. Там рассказали мне про метельщика Караколя и принцессу Эглантину. А я-то как раз Эглантина, понимаешь? И вот однажды я шла по улице и встретила горбуна с приятным лицом. Он посмотрел на меня и крикнул: «Скажи-ка, случайно, ты не Эглантина?» А я ответила: «А ты, случайно, не Караколь?» Он подошёл и сказал: «Да, я Караколь, метельщик. А ты, теперь я точно вижу, прекрасная принцесса Эглантина». Мы засмеялись и пошли вместе. Он так рассказывал, что я заслушалась. Он был действительно бедный человек. Я упросила, дядю взять его на службу. И больше всего он занимался мной, опекал, рассказывал, играл даже в куклы. Когда мне исполнилось семнадцать, он вдруг ушёл из дома, сказал, что я уже взрослая и такая большая игрушка мне ни к чему. Это он себя назвал игрушкой… Какое смешное письмо он прислал. – Она вздохнула. – Всегда он смешит. Ты думаешь, Кеес, он такой смешной? Нет, он грустный и умный…
