Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [70]
Однако в конце XIV в., как представляется, для превращения той или иной женщины в изгоя требовалось не только обвинение в колдовстве — учитывались и иные обстоятельства. Особенно хорошо это заметно на примере Марион: она является перед судьями то сумасшедшей, то обезумевшей от (незаконной) любви, то проституткой. Любое из этих обвинений могло в равной степени сделать ее «нежелательным элементом» средневекового общества. Марго — в большей степени «ведьма» — была таковой еще далеко не для всех, даже в стенах суда. История двух закадычных подруг, окончивших свои дни на площади Свиного рынка, отразила, в интерпретации Алома Кашмаре, недолгую переходную ситуацию двойственного восприятия ведьм средневековым обществом.
«И я, которой никогда не суждено их увидеть, посылаю им свой прощальный привет!»
Эта статья была написана в 2000 г. и предназначалась для третьего номера альманаха «Казус. Индивидуальное и уникальное в истории» — последнего выпуска, который подготовил к печати Ю. Л. Бессмертный.
Как мне и сейчас кажется, история этой публикации была весьма любопытной. Сама идея написать статью об одном из первых ведовских процессов, имевших место в средневековой Франции, пришла мне в голову после прочтения совсем недавно на тот момент опубликованной работы Клод Товар, профессора университета Париж-1-Пантеон-Сорбонна, заведующей кафедрой истории Средних веков и по совместительству моей научной руководительницы во французской аспирантуреЗ 86. Ее исследование было посвящено тому же самому процессу над Марион ла Друатюрьер и Марго де ла Барр, оно показалось мне вполне отвечающим духу нашего альманаха, а потому я предложила Юрию Львовичу сделать «парную» публикацию: поместить две статьи, написанные на основе одного и того же источника, в один раздел и назвать его «Один казус — две интерпретацию^ 87. Юрий Львович полностью поддержал мое предложение; более того, уже после того, как номер вышел из печати, он говорил, что было бы замечательно вернуться к такого рода «двойным» исследованиям, поскольку они позволяют наглядно продемонстрировать все самые сильные стороны микроистории. К сожалению, в дальнейшем мы так и не смогли еще хоть раз реализовать подобный эксперимент.
Что же касается моего собственного текста, то он всегда значил для меня очень много, прежде всего потому, что это была последняя моя статья, которую редактировал Ю. Л. Бессмертный, замечания и соображения которого я ценила выше всех прочих. Кроме того, именно с этого текста началась долгая история моего увлечения проблемами колдовства и его восприятия средневековыми интеллектуалами и обывателями388. Именно здесь я также впервые обратилась к истории Жанны д’ Арк — чтобы через 15 лет написать о ней целую книгу389. И единственное, о чем я думаю и о чем сожалею все эти годы, так это о том, что осенью 2000 г. я не успела рассказать Юрию Львовичу о своих будущих научных планах.
М. А. Бойцов
Неутешный вдовец, или Тяжба со Смертью 390
Первого августа 1400 г. при родах скончалась некая Маргарета, супруга нотария городка Заац в Чешском королевстве. Это событие, само по себе безусловно прискорбное, тотчас же без следа кануло бы в Лету, не реши вдруг супруг покойной выразить свою тоску в весьма причудливой форме.
Ко времени смерти жены Йоханнес был уже далеко не юноша — судя по некоторым косвенным данным, его возраст то ли приближался к пятидесяти годам, то ли уже переступил этот рубеж. О жизни его нам мало что известно. Скорее всего, Йоханнес не был уроженцем Зааца. В одном письме он сам себя называет Йоханнесом из Тепля, правда, неясным остается, что именно связывало его с Теплем — городком на севере Чехии: родился ли в нем Йоханнес, учился ли он там в детстве или же, скажем, служил в годы молодости.
Образование Йоханнеса не ограничилось провинциальной городской школой — в Тепле или где бы то ни было еще. У него за плечами были годы учебы в университете, принесшие Йоханнесу в конце концов звание магистра. Легко догадаться, что изучал он право, но вот в каком университете — сказать трудно. Некоторые историки склонны видеть в нем выпускника не ближайшей, юной и самой доступной «Каролины» — Пражского университета, — а далекой и солидной Сорбонны. Где бы ни находилась его alma mater, ясно, что за обучение самому Йоханнесу или его семье пришлось заплатить немало, так что предположение о происхождении его из состоятельной верхушки какого-либо небольшого города напрашивается само собой. В роскоши Йоханнес, похоже, не купался, но его должность городского нотария должна была приносить приличный доход. Кроме того, власти Зааца разрешили ему вести собственную торговлю и предоставили особое право взимать небольшую пошлину с мясников на городском рынке. Одно время Йоханнес руководил в Зааце латинской школой — косвенное подтверждение того, что он не зря провел годы в университете и обзавелся немалой (по крайней мере по масштабам чешской провинции) ученостью.
Спустя 11 лет после кончины Маргареты Йоханнес покинет Заац и переберется не куда-нибудь, а в Прагу, где станет городским писцом в Новом Месте, купит себе участок земли и дом. Вряд ли такая перемена жизненных обстоятельств была бы возможна, не пользуйся Йоханнес определенной известностью за пределами Зааца, а главное, не располагай он полезными связями в столице. Как раз то самое письмо, в котором Йоханнес назвал свою «родину», он отправил земляку — Петеру из Тепля, — очевидно, другу, как раз недавно ставшему пражанином. Возможно, что земляческая близость сыграла какую-то роль и при переезде Йоханнеса в главный город королевства.
