Казнить Шарпея - [3]

Приняв это трудное решение, он себя всерьез зауважал. Как-то, находясь на «рамке»[2], он вежливо попросил Митрохина показать депутатское удостоверение. При этом, явно издеваясь над пыхтевшим от раздражения и ранней полноты парламентарием, он доверительно сообщил ему, что где-то на входе установлены секретные видеокамеры, которые фиксируют прохождение депутатов, а охрану наказывают, если она пропустит депутата без предъявления им документов. Вопли Митрохина о том, что он с «этим кино разберется», Трегубов выслушал, сохраняя сочувственное и невозмутимо серьезное выражение на лице.

– Выбирают же таких козлов! – мстительно произнес он, услышав, как за орущим депутатом закрылись двери лифта...

...Прапорщик внимательно смотрел на приближавшегося мужчину, которого, несмотря на солидный возраст, почему-то не получалось про себя назвать стариком. Пытаясь понять природу нараставшего внутри беспокойства, Трегубов наметанным глазом опытного службиста успел отметить, что жесткий ворот белой рубашки в тридцатипятиградусную жару у необычного прохожего застегнут, а галстук подобран к костюму идеально и завязан с тем изяществом, которое никогда не удавалось неуклюжим пальцам коренастого прапорщика. Пиджак, согласно принятой моде, был застегнут на две верхние пуговицы. Нижняя была расстегнута, давая возможность увидеть, что галстук имеет идеальную длину, то есть уголком чуть нависает над пряжкой ремня, а пряжка, в свою очередь, обладает тем безупречно опрятным видом, который присущ только качественным и дорогим вещам.

Вообще-то рядом с таким заметным человеком, по логике, должен был идти еще кто-то, к примеру, телохранитель, носильщик дорогого портфеля или на крайний случай какой-нибудь подчиненный, который своей серостью подчеркивал бы очевидные достоинства шефа. Но Седой, как мысленно окрестил его Трегубов, был совершенно один. Его походка была столь напориста, что, казалось, разрубала пространство, и это еще больше убеждало в том, что его никто не сопровождает.

Мужчина двигался прямо на Трегубова. С каждым его шагом прапорщик ощущал нараставшее волнение. Руки, сжимавшие автомат, привычно заняли положение полной боевой готовности. При этом Трегубов, неожиданно для себя слишком нервно дернул скобу предохранителя. Раздался щелчок, который явно услышал Седой. Он едва заметно улыбнулся, остановился буквально в полуметре от Трегубова и приветливо произнес:

– Здравствуйте. Меня зовут Дмитрий Матвеевич Игнатов. Я генерал-майор КГБ в отставке. Мне нужно срочно переговорить с Председателем Государственной думы. – И, помолчав пару секунд, твердо добавил: – Прошу, не теряйте времени, его и у вас, и у меня совсем немного. Любое промедление обернется бедой. Вот мои документы...

Трегубов между тем отметил, что «рыбацкая сеть», опутавшая лицо незнакомца, ожила движением тысяч морщинок. Каждое произнесенное слово, как в мультипликации, меняло его выражение и даже, казалось, его черты.

Прапорщик точно знал, как он должен действовать по инструкции. И хотя что-то подсказывало ему бессмысленность следования служебным предписаниям, он тем не менее по инерции произнес:

– Обратитесь, пожалуйста, в общественную приемную Думы на Моховой. Там ежедневно дежурит кто-то из депутатов. Вы сможете ему все... – Трегубов вдруг осекся. Мужчина, представившийся Игнатовым, смотрел на него равнодушно, так, будто он не вслушивался в рекомендации прапорщика. В какой-то момент Трегубову даже показалось, что незнакомцу сейчас все надоест и он просто отодвинет его крепким плечом и беспрепятственно войдет в здание. Но Игнатов отреагировал иначе.

– На Моховую я не пойду, – спокойно ответил он. – Жарко! Да и не успею! У вас осталось меньше часа на все про все. – Игнатов гипнотически-пристально посмотрел Трегубову в глаза, дернул желваками и добавил: – Не дури, парень! Ты же понял, что я не шутки шутить сюда пришел. Зови начальника охраны. Промедлишь – пеняй на себя. Есть рация?

Последние слова были сказаны столь решительно и с такими хорошо знакомыми Трегубову командирскими интонациями, что он сделал шаг назад, перекрыл спиной вход и, приникнув к наружному карману, откуда торчал хвостик антенны, произнес:

– Первый! Я – третий! Срочно прошу лично подойти на пост. Как поняли?

После паузы коробочка зашипела и послышался хриплый голос:

– Что стряслось, Трегубов? Опять психи в Думу рвутся? – И после невнятного бурчания прозвучало отчетливое: – Иду!

Игнатов, Андропов, Ленин и ГКЧП. 1939—1991 гг.

Дима Игнатов появился на свет в Ленинграде в 39-м году в семье, в которой все мужчины и по отцовской, и по материнской линии были потомственными моряками. Родители прожили предвоенные годы счастливо и почти безмятежно. Отец служил в штабе Балтийского флота и считался лучшим специалистом в области планирования боевых операций. Он был любим и начальством, и подчиненными, писал книги по морскому делу, хорошо рисовал, причем все его картины так или иначе были связаны с морем. Кадровые чистки, которые сгубили не одну жизнь и не одну военную карьеру, обошли его стороной.

Мать, дочь балтийского морячка, анархиста и гуляки, прибившегося к Махно и сгинувшего вдали от моря в 19-м году, очень гордилась семейным преданием о том, что ее отец якобы одним из первых ворвался в Зимний дворец в октябре 17-го. Как и муж, она была членом ВКП(б), активисткой всевозможных женских организаций. Однако с появлением сына ушла с работы, перестала посещать многочисленные собрания, где прежде была неизменным членом президиумов и штатным докладчиком, и полностью посвятила себя заботам о мальчике и муже.