Казна Наполеона - [54]

Советник обошел вокруг стола, уселся в глубокое кресло и снова заговорил:

— По прибытии на указанное место, были нами обнаружены на другом берегу, у деревни Брилы разные шанцевые инструменты, которые мы откопали в мерзлой земле.

Тогда я в первый раз отважился на вопрос:

— А как вы узнали об их местонахождении?

— От военнопленного офицера Роже, который, по его словам, находился при казне и, кстати, подтвержал показания Лаврентьева, — обстоятельно ответил Александр Алексеевич, все-таки решивший оказывать мне содействие.

Я оживился при мысли, что, возможно, сумею встретиться с этим офицером.

— Где же теперь пребывает господин Роже?

— Скончался от чахотки, — вздохнул советник.

— И что же случилось дальше? — разочарованно осведомился я.

Коротков ответил:

— По обеим сторонам от мостов начата была вырубка льда так как Роже сомневался, который из них он переезжал, да и Лаврентьев не мог указать точно, с какого моста была сброшена повозка.

Я подумал про себя, что находился в более выгодном положении, чем советник, так как какое-то время, в отличие от него, располагал довольно подробной картой. Но на Александра Алексеевича время работало, я же в этом отношении, напротив, проигрывал. Любопытно, это от господина Роже Радевич узнал, где спрятаны сокровища? И не эту ли повозку видела Варвара Николаевна?

Тем временем советник продолжил:

— Верхний из этих мостов был сожжен, а нижний сохранился в целости и сохранности. Для произведения работ мы истребовали людей от Борисовского земского начальства. Вообще, конечно, зрелище было отвратительное. Трупы закоченевшие на песчаном дне, вмерзлые в лед люди, лошади! — батистовым платком Коротков вытер пот со лба. Было заметно, что вспоминать о своей экспедиции военному советнику неприятно, и он не видел смысла вновь бесполезно ворошить дела минувшие. Тем не менее Александр Алексеевич снова заговорил:

— Была найдена масса различных вещей во льду. Ружья, тесаки, сабли, штыков немерено, пистолетов, только никакого следа от повозок с деньгами. И случилась в те дни еще одна страшная трагедия, — Коротков помрачнел. — Я стоял на мосту и видел собственными глазами, как лед под Лаврентьевым провалился, и он в прорубь нырнул, одна шапка торчала, я и глазом не успел моргнуть. Вытащили его, конечно, только оказался купец здоровьем слаб, переохладился сильно, должно быть, вот и скончался за две недели. Вообще, я заметил, что со всеми моими свидетелями творились какие-то странности. Взять, к примеру дворянина Радевича…

— И Родион Михайлович в свидетелях числился? — изумился я.

Теперь пришел черед удивляться Короткову:

— Вы-то откуда с Радевичем знакомы? — и глаза его голубые вспыхнули. — Неужели что выяснить удалось? Он у меня с самого начала под подозрением находился. Имение у него там поблизости. Радевич сообщил, что, находясь в Вильне, слышал от австрийского офицера Бришера о брошенном у левого берега Березины бочонке с серебряной полковой казной. Он, шельмец, так подробно рассказывал, как был брошен бочонок, что можно было подумать, что он его сам и бросил. И, конечно же, на том самом месте никакого бочонка обнаружено не было.

— И вы оставили все как было? — воскликнул я. — И никаких больше мер не предприняли?

— Отчего же? — усмехнулся советник. — Стали того самого Бришера искать, на которого Радевич ссылался, так он словно в воду канул. К той поре потеплело, вода прибыла, ледоход начался, вот мы работу и прекратили, господина Роже в Вильно отправили, под надзор Александра Михайловича Римского-Корсакова, генерала от инфантерии, в то время уже ставшего литовским генерал-губернатором, где он и кончался. А купца Лаврентьева похоронили на местном кладбище. Я же остался на месте проследить за Радевичем, но мои изыскания так ни к чему и не привели. Усадьба его была мною осмотрена, при обыске и борисовский исправник присутствовал, но никаких повозок и бочонков найдено не было. В итоге я пришел к выводу, что или показания свидетелей были ложными, или казна была расхищена нашими солдатами и обывателями. На случай последнего варианта я отдал распоряжение борисовскому городничему следить за тем, не будет ли кто из местных жителей разменивать иностранную монету на российскую. С тем и отбыл в Санкт-Петербург, — закончил Александр Алексеевич свое занимательное повествование. — Итак, Яков Андреевич, удалось ли вам извлечь из моего расказа какую-либо пользу? — поинтересовался он.

Говоря откровенно, я и сам еще не успел определить, пригодилось ли мне сообщение советника. Я только прокручивал его в уме, стараясь не упустить не единой детали и запомнить сказанное во всех подробностях. Однако ответил:

— Разумеется. Только вы не упомянули, были ли известия из Борисова от тамошнего городничего?

— Нет, — покачал головой советник. — Он ничего подозрительного так и не обнаружил.

Я поблагодарил Короткова за потраченное на меня время, распрощался с ним и вернулся в экипаж, продолжая размышлять над услышанным. Так каким же образом Радевичу удалось выведать про казну? Этот вопрос занимал меня все более и более. Единственной фигурой из рассказа советника, чья судьба продолжала до настоящего времени оставалсь неизвестной, был некий Бришер, на которого и ссылался на допросе Радевич. Я все более склонялся к мысли, что именно от него и вызнал Радевич о наполеоновском сокровище. Вот только что случилось с австрийским офицером потом? Предположение мое выглядело довольно мрачным: я полагал, что после того, как Радевич обнаружил казну и перепрятал ее, возможно, даже с помощью все того же Бришера, ему страсть как расхотелось делиться, а австриец мог за свое молчание потребовать недешево, вот и избавился от него Радевич тем же путем, что и от несчастной юной графини. Вполне вероятно, что труп офицера, обглоданный рыбами, с камнем на шее до сих пор пребывает на дне все той же Березины.