Казна Наполеона - [27]

— Но здесь же черным по белому написано, что деревню сожгли.

Я пожал плечами:

— Ее запросто могли и отстроить заново. Меня волнует не это, а то, что в этой деревне забыла графиня. Кстати, ты заметил вот этот крест, на участке В?

Кинрю кивнул.

— Я пока не знаю, что скрыто за этой литерой. Но думаю, что с этим-то мы еще успеем разобраться.

— Надеюсь, — в голосе японца не прозвучало энтузиазма.

Я усмехнулся:

— До чего же любопытно получается, в этом месте полегло около двадцати тысяч французов, а в летнее время здесь, оказывается, наши крестьяне через реку переправлялись вброд!

— Это, бесспорно, факт любопытный, но…

Я не дал моему другу договорить, охваченный каким-то мистическим порывом, и повторил слова, произнесенные государем:

— «Господь шел впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!»

Кинрю отнесся скептически к откровению, явленному Александру, но мнение свое все же удержал при себе. Однако спросил:

— И что же мы будем делать дальше?

— Отправимся в Оршу, я полагаю, оттуда через Борисов — в Студенку, поищем то, что этим крестом означено, а заодно и бесследно исчезнувшего дворянина Радевича.

— План многообещающий, — заключил Кинрю на полном серьезе.

— Не мешало бы скрыть следы нашего вторжения, — подумал я вслух.

— Отчего же? — спросил Кинрю. — Неужели, Яков Андреевич, вы полагаете, что Радевич в полицию побежит? Я думаю, что Управа благочиния им-то в первую очередь и заинтересуется! Так что не в его это интересах!

— Не спорю, — я согласился. — Но поостеречься все же не помешает! Все-таки недаром народная мудрость-то гласит, что береженого Бог бережет! Хотелось бы, чтобы Родион Михайлович не знал до поры до времени о нашем с вами к нему интересе!

— А с этим что вы предлагаете делать? — Кинрю кивнул в сторону изуродованного грифона. Я призадумался, повертел орлиную голову в руках и попытался приладить ее к львиному туловищу, но не удержал, и тяжелая фарфоровая махина с грохотом покатилась по паркетным плитам. Кинрю и охнуть не успел, бросился ловить нашу «птичку», но она со звоном вдребезги разбилась. Я спешно сложил план переправы и запрятал его в карман.

В этот момент в комнату вбежал заспанный привратник в ночном колпаке в сопровождении здоровенного мужика, вооруженного довольно увесистой дубиной.

— Караул! — заорал привратник. — Грабят!

Он вжался в стену и заморгал испуганными глазами. Мужик угрожающе двинулся вперед, тем самым вынудив меня схватиться за пистолет. Я и опомниться не успел, как японец молниеносным, почти бесшумным движением оказался в полутора шагах от несчастного и одним лишь движением руки распростер его на полу. Привратник бросился выручать товарища, и Кинрю ткнул его со всего размаха в плечо. Я только сейчас заметил, какое своеобразное кольцо с выдвижной иглой одето на его правом указательном пальце. Хлынула кровь, и мужик завопил, поднимаясь с пола. Привратник не шелохнулся, он онемел от ужаса. Воспользовавшись сумятицей, мы с моим другом бросились к двери.

Дождь прекратился, на небе показались первые звезды. Мы зашагали в сторону Невского, в надежде встретить извозчика. Однако улицы к этому часу замерли и опустели.

Внезапно из-за угла вынырнула карета, и я едва не угодил под ее колеса. Вряд ли бы я писал эти строки, если бы Кинрю вовремя не схватил меня за локоть и буквально не выволок из-под экипажа, который промчался мимо.

Отдышавшись, я пробормотал:

— Что-то подсказывает мне, что господин Радевич Петербурга не покидал!

— Надо торопиться, — сказал японец. — Возница может вернуться, — и тихо добавил:

— Я хорошо запомнил его лицо.

От этих коротких слов повеяло холодом. Кинрю увлек меня за собой под какую-то арку, и около часа мы с ним еще поплутали по городу, который я знал, как свои пять пальцев.

Дома Кинрю прочитал мне слова из кодекса его клана:

Солнце — моя душа,

Холод — мой разум.

Я вижу с помощью мыслей,

Я мыслю с помощью глаз.

Мой дух — моя власть,

Моя сила — невозмутимость,

Мой долг — это закон вселенной.

Тень — моя сущность,

Честь моя — это я сам,

И со мною всегда мой меч.

Я слушал его очень внимательно, радостно иметь такого друга, но одновременно и боязно. Не хотел бы я быть на месте его врага! В этот же вечер я поспешил занести услышанное в свою тетрадь. Теперь Иоанн Масон мог бы мною гордиться! С этой благостной мыслью я и уснул почти под самое утро, так и не отведав луневской тинктуры.

IV

Утром я горько сожалел о своей беспечности, потому как проснулся в своей постели разбитым и больным. Я нескольно минут провалялся под одеялом, вспоминая модное ныне в свете название простуды. Я дотронулся прохладной рукой до пылающего лба, и меня наконец-то осенило: грипп! Именно это слово мне двумя днями ранее привелось услышать на вечере у Нелли.

Едва я присел, как грудь моя разразилась чудовощным кашлем, приступ которого промучил меня около пяти минут. Кости мои разламывались, на лбу выступила испарина.

«Только горячки мне не хватало»! — сокрушонно подумал я, натягивая рубашку, которая липла к мокрому телу, в котором каждое, даже самое пустячное движение отдавалось нешуточной болью. Мысль о поездке в Студенку приводила меня едва ли не в ужас.