Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил - [13]

Когда меня отпустили, продержав, вероятно, максимум возможного времени, я узнал, что Майкл вообще ничего не сказал. Они просто проверяли, не вру ли я во спасение собственной шкуры. Меня подбросили до дома. Я спросил, не хотят ли они по дороге заглянуть в «KFC», так как я не тороплюсь. Оказалось, им трудно угодить.

Только оказавшись дома и увидев сумку, стоящую на том же месте, где она была оставлена, я понял, что забыл рассказать им о деньгах.

Клянусь, я не сомневался, что полицейские обыскали дом. Сперва я был целиком сосредоточен на Алане и попытках вспомнить нужный поворот, сколько было времени, когда брат забрал меня из дома, когда вернул и когда просил ждать в машине. А потом я подумал, что деньги уже у них и в конце концов меня об этом спросят, но никто не спросил. И вдруг наступает следующий день, я подписываю листок бумаги, подтверждая, что там все верно и точно, а о деньгах так и не упомянул. И Майкл тоже – он ведь, наверное, не знал, что это я сдал его. Тут я подумал, может, он считает, что я по-прежнему на его стороне и храню их для него. И вот я уже на месте свидетеля, а о деньгах никто не заикнулся; ни Майкл, ни Марсело не вспоминают о них, чтобы припереть меня к стенке во время суда, а я наполовину готов к этому и понимаю, что давно упустил момент, когда можно было упомянуть о деньгах и не подставиться, в результате их существование так и осталось тайной. Судья выносит вердикт, я возвращаюсь домой, а сумка все еще там, но мир изменился. Мой брат в тюрьме, а у меня есть мошна с двумястами шестьюдесятью семью тысячами долларов. Теперь я сам точно знаю, сколько их, у меня было время подсчитать.

Вот еще одна причина, по которой я не мог пропустить этот уик-энд. Свой план я изложил Софии несколько недель назад и собирался завтра отдать сумку Майклу. Мне это не представлялось извинением, потому что я не сделал ничего плохого, но, может, возврат денег был своего рода приношением. Не оливковой ветвью, но определенно чем-то зеленым (по крайней мере, метафорически, потому что там есть и не сотенные купюры). И почти все в целости и сохранности. Какой же я хороший брат.

– Они все тут? – спросила София, глядя на лежавшую перед ней на диване выпотрошенную сумку. Она нагнулась, вместо того чтобы сесть, и не решалась потрогать деньги.

– Бо́льшая часть, – признался я.

– Бо́льшая часть?

– Ну… случались неотложные траты. Три года прошло. Я не знаю, считал ли он их.

– Ты говорил, что он считал.

– Вероятно, он их пересчитал, – согласился я. – Но, может, не помнит точно.

– Знаешь, чем бы я занималась три года в тюрьме, подозревая, что брат украл у меня сумку с деньгами? Я бы думала об этом каждый день. О каждом центе.

– Полагаю, он считает, что я потратил их все, так что обрадуется тому, что получит…

– …бо́льшую часть…

– …бо́льшую часть обратно.

София преувеличенно шумно вздохнула, усилив эффект трепетом губ, и отошла к окну, постучала пальцем по стеклу и мгновение полюбовалась горами.

– Зачем ты взял их? – спросила она, вдруг посерьезнев.

София насквозь видела всю ту ложь, которую я лил фонтанами, убеждая самого себя, что деньги остались у меня случайно, так как я упустил момент, когда можно было о них упомянуть… так как был слишком смущен… думал, это усложнит дело. Она видела: тут кроется что-то еще. Простая жадность? Едва ли. Я не ожидал, что завтра Майкл заключит меня в объятия и разделит со мной наличные, но я солгал бы (а обещал этого не делать), если бы не сказал, что в течение трех лет испытывал некое умиротворение, памятуя о лежащей в глубине моего шкафа сумке с деньгами, особенно в свете всего произошедшего с Эрин. Это были деньги, имея которые можно в любой момент встать и уйти. Это были деньги на случай, если все пойдет прахом. Это были деньги, чтобы начать сначала. Я не хотел их, но радовался, что они там лежат.

– Я их не брал, – завел я свою обычную песню. – Они у меня оказались.

София разочарованно нахмурилась. Она понимала, что мои оправдания хорошо отрепетированы.

Правда была такова: этим утром перед выездом из дома я взял две пачки банкнот и сунул их в бельевой ящик. Правда состояла в том, что, пока Марсело не вмешался в дело, я считал, что Майкл отправится в места не столь отдаленные на гораздо более долгий срок и деньги ему будут не нужны. Правда в том, что я не потратил больше исключительно и только потому, что не знал, откуда эти деньги и можно ли их отследить. В противном случае я, по крайней мере, положил бы их на счет и тратил проценты. Правда в том, что я до сих пор не решил, отдам ли завтра деньги Майклу.

Я привез их на случай, если он спросит. А Софии сказал о своем намерении для усиления ответственности, чтобы не дать себе пойти на попятную.

У людей, которые решились на что-то, бывает такой особенный вид. Внешне ничего не меняется, но вы ощущаете это шестым чувством, вроде как мурашки бегут по шее под чужим недобрым взглядом. И вот это произошло. Атомы в воздухе сместились. София приняла решение.

– А если я скажу тебе, что мне нужна часть этих денег? – вдруг выдала она.

Зазвонил телефон, напугав нас. Еще бы. Вы ведь читали такие книги. Загорелась маленькая цифра 2. И после двух звонков погасла. Я не успел даже руку протянуть, чтобы ответить. Посмотрел, сколько времени. Четверть двенадцатого. Если вы следите за нумерацией страниц, то понимаете: только что кто-то умер. Но я об этом пока не узнал.