Каждый сам себе дурак - [29]

Волей-неволей мне пришлось спуститься с небес на землю. Это как качели — вверх-вниз. Так всегда.

Мы стояли на зеленом светофоре почему-то, а мимо нас приносилась колонна одинаковых черных автомашин. Красивые, такие. И все с синими проблесковыми маячками и визгом на всю ивановскую. Вместо цифрового обозначения региона у них на номерах были гордые российские флаги. Почти такие же красивые, как французские, только похуже. На лобовых стеклах тоже крупные российские флаги, а рядом буквы ГД. «Избранники!» — смекнул я. Но на всякий случай осведомился у тэксмена. Он-то верней знает.

Тот хмыкнул.

— Какие такие избранники? Какие такие депутаты? ГД расшифровывается очень просто. ГД означает гады.

Это знаменитая традиция такая старинная с начала прошлого века их по-особому метить из осторожности. Видишь, на красный прут.

Вот это да! Не все еще в этом мире потеряно, если существуют приметы отличать плохих людей от хороших, а добрых от злых. Если б все было так запросто.

Для себя я решил вызубрить все местные традиции и тонкости, чтобы не выглядеть в следующий раз перед очередным «чужим» полным профаном. Мне и так было достаточно стыдно за свою неосведомленность. Надо ж было так брякнуть: «Избранники!»

Все-таки мы доехали. Я был весьма доволен: Академия Философии, куда мне теперь предстояло приткнуться по эдикейшену, была в самом центре. А рядом все та же неизбежная человеческая каша на стрите, в магазинах, барах и офисах. Помню еще, вокруг деревья были грустные-прегрустные. Как больные.

А посередине дворика Академии помятая желтая трава. И памятник в центре какому-то прощелыге из прошлого. Как мне показалось Аристотелю. По дворику бродили десятка два нечесаных, грязных и оборванных олигофрена, которые дружно сорили окурками и пустыми банками из-под пива. Все они закатывали стеклянные глаза, бормотали себе под нос, чесали гривастые репы, чихали, изредка сплевывали и глупо хихикали. Ясное дело, я понял — типа они так размышляют. Такие своеобразные надежды мировой философии. Вот оно как. Все начинало становиться не таким уж смешным.

«Тебе туда, — махнули мне рукой в сторону старого желтого здания. — Там тебе ВСЁ объяснят!» Забравшись, зашторенный, внутрь, я обнаружил еще с десяток олигофренов, тупо переминающихся вдоль стен.

Нечего было скромничать. Тем более че скромничать перед олигофренами. Хватит с меня теперь скромности на миллионы лет вперед. Пора было решительно действовать. Расталкиваю, морщась, олигофренов и прусь в ту дверь, куда мне опять ткнули.

Забегаю. Называюсь: «Северин».

Там очень добрая женщина. Сидит, курит.

И бурчит что-то в телефонную трубку. Отметила в списках мою фамилию и выпустила дым. В тех отверстиях, которыми она заглатывала воздух, подхлюпывало. «Болеет», — мысленно пожалел я. Однако ее запас грубых слов и оскорблений, высказываемых невидимому собеседнику в трубку, был в десять раз обширнее, чем у той симпотной девчонки на вокзале. «Философы, — подумал я. — Теперь они злобные».

Опять пожалел. Опять зря.

— Все! Вали отсюда! Там твоя временная хибара! — заорала хлюпающая морда, объясняя мне, как доехать. — А работы, блин, по философии свои ты привез? А? Я тебя спрашиваю, конь с яйцами?

— Да, — отвечаю. — Конечно, привез. Одну только: «Шоковое столкновение «Я» и «чужих» — единственно возможный путь продолжения существования». Зато написанную на надгробье Канта.

Она опять затянулась и выпустила дым. Снова угрожающе всхлипнула отверстиями и отшила:

— А, впрочем, нам твои работы и не нужны на хер! Философов-студентов, — она поперхнулась, — у нас и так жопой ешь! И запомни: здесь надо помалкивать! Здесь вам, сучьи дети, не творческая мастерская, а серьезнейшее учебное заведение, понял?

Увидев, что я немного замешкался, добавила:

— Пшел отсюда! Убирайся!

Я кубарем выкатился на улицу, освобождая кабинет для других, их надежд, мечтаний, иллюзняков и все такое прочее.

А дальше, копошась в субъективных непонятках, я поехал туда, на другой конец Города в гостевой дом

Академии Философии, где наобещали мне мою временную конуру на несколько первых дней.

А что? Пока помоложе, слушаешь все подряд, развесив уши. Тебе обещают — типа живи. Но на поверку получается, что тебя обвели вокруг пальца. Все пустота, никчемность и Будда с Кришнамурти. И ведь даже если раскроешь свое хлебало, то все равно найдутся добрые порядочные люди, которые ради всеобщего же блага тебе его заткнут.

Первым делом на фронтоне этого старого, массивного и перекособоченного здания бросилась в глаза скромненькая гостеприимная вывеска. Золотые буквы гласили:

«Филиал больниц № 15, № 17 и имени Кащенко при Академии Философии имени Цицерона». Видимо, этот Цицерон был их самый знаменитый клиент или пациент, которого здесь вмиг от всего и излечили.

К торжественному дню заезда новых больных на всякий случай подогнали несколько белых машин с красными крестами. Это, как оказалось впоследствии, для тех, кто еще не понял, что здесь нужно смирненько торчать в собственной ракушке, а свою пасть высовывать лишь тогда, когда тебе скомандуют санитары.

Теперь-то уж никакой свободы выбора и в помине не было. Что ж. Назвался скотиной — полезай в стойло.