Каждый Наследник желает знать… - [26]

– Не хотелось бы за несколько дней пустить вашего хозяина по миру, – усмехнулся конунг, снисходительно кивая в сторону завала в центре арены. Зарождающийся ответ арбитра заглушил нервный, бьющийся на грани истерики крик, донесшийся от входа:

– Пропустите, пропустите меня!!!..

Иванушка, Олаф и Вяз тревожно вскинули головы, и увидели, как расталкивая остатки быстро дезертирующих зрителей, внутрь ворвался Фикус и помчался по разбитым, заваленным обломками скамей и ярусов ступеням, спотыкаясь о собственные ноги, точно и без них запнуться было не обо что, так, что Кириан едва поспевал за ним.[30]

– Ваше высочество, ваше высочество… – панически хлопая себя по бокам, сбивчиво и растерянно повторял знахарь, словно заклинание. – Ваше высочество…

Добежав до барьера арены, лекарь остановился, словно налетел на невидимую стену, рука его метнулась к сердцу, а ноги едва не опустили хозяина на пол.

– В-ваше… в-высочество… Вы ж-живы…

– Нет, я умерла, – не слишком любезно сообщила принцесса, не отрываясь от обработки агафонова лба.

Фикус прикусил до крови губу и молниеносно оглянулся: менестрель, словно выбившись из сил, остановился шагах в двадцати от него и, насвистывая что-то фальшиво, принялся задумчиво изучать потолок.

– Носоглот лишайный… – вырвалось у лекаря не от ума, но от души.

– Зато какая прыть! – то ли самому себе, то ли кому-то еще пробормотал Кириан.

– Ну что ты, уснул?! – возмущенная паузой там, где рассчитывала на скорость, возвысила голос Эссельте. – Иди сюда! Доставай спирт, иглу и кетгут – быстрее! Надо зашить рану, пока он без сознания!

– Я… у меня…

– Ну же, не стой, разинув рот, давай свою сумку!

– Но… там… там нет иглы…

– А что у тебя там есть?!

– Всё для вашего высочества… Нюхательные соли… Притирания для висков… Пастилки от тошноты… с фруктовыми вкусами… двадцать сортов… Снотворный порошок… ароматизированный корицей… и ванилью… Успокоительная микстура…

– Сиххё тебя забери!.. – чуть не подпрыгнула от бессильного раздражения гвентянка. – Да что ты за лекарь?! У Друстана всегда всё было под руками!

– У кого, ваше величество?.. – сморгнул Фикус.

– У моего будущего мужа! – сердито рыкнула Эссельте, не упуская момента гордо вскинуть голову, и тут же дернула из рук медика его ридикюль. – Что у тебя есть, что подойдет для обработки ран?

– Настой пустырника и валерьяны может подойти…

– Доставай, – гвентянка решительно сунула сумку ему обратно в руки и полезла в потайной кармашек на груди, где хранился маленький швейный наборчик на неожиданные случаи жизни.

Серафима разгребала последний слой обломков, когда Иван и Олаф, избавленные от необходимости отгонять зевак, присоединились к ней. В нескольких шагах за их спинами застыл в ожидании, как в засаде, Вяз.

– А кстати, что мы ищем? – поинтересовался конунг, деловито поднимая и отбрасывая через плечо кусок за куском.[31]

– К-кабуча… – вздохнула Сенька и выпрямилась, энергично растирая кулаком затекшую поясницу. – Знать бы еще, что мы ищем…

– В смысле? – наморщил лоб Иванушка, с грохотом роняя гранитный камень размером с переросший кабачок на нечто стальное, завязанное узлом.

– В смысле, я подумала, что если големы могу делать только то, что записано у них на схеме, то у этих кто-то запись изменил. И, может, если найти этот схем, то Агафон смог бы сказать, как, когда и кем он был изменен.

Иван и Олаф замерли. Такой аспект произошедших событий в голову им придти пока не успел, если собирался вовсе.

– Изменен?.. – недоуменно скривил разбитую губу конунг. – Но кому надо его изменять?

Вяз как бы невзначай приблизился на пару шагов и оказался в пределах слышимости. И Сенькиной видимости.

– Кому надо, тот и изменил… – пробормотала царевна, косясь на атлана.

Потом иная мысль пришла ей в голову.

– Кстати, вот кто нам может помочь, – обворожительно улыбнувшись, обернулась она, подхватила арбитра под единственную руку и обвела широким жестом разбросанную ей кучу перекрученного металла и дробленого камня.

– С превеликим моим удовольствием, ваше величество, – покривил губы в попытке куртуазной улыбки Вяз. – Если только вы объясните, что в этой груде хлама… еще двадцать минут назад – стоимостью с особняк в центре города… может быть интересного.

Брови царевны при обозначении цены перемолотых магией големов дрогнули, и почти сразу же приподнялись во второй раз – при мысли о том, как отреагирует на известие мастер Олеандр. Но лирика ей пока была чужда.

– Или что в этой груде хлама может интересного не быть, – тихо проговорила Серафима. – Ты знаешь, Вяз, как выглядит схем?

– Схем?.. – нахмурился, размышляя, атлан. – Я видел только один… довольно давно… Это был зеленый пергамент со множеством пересекающихся золотых полосок и драгоценными камнями, вставленными каким-то образом… да, конечно, магией… туда, где полоски встречались.

– Пергамент… – поморщилась царевна как от зубной боли. – То есть, после агафоновой мясорубки от него и следа могло не остаться…

– Я думаю, осталось бы, – задумчиво сощурились глаза атлана. – Это особый пергамент. Его нельзя ни порвать, ни сжечь. Не то, чтобы кому-то пришло в голову это делать – волшебники Узамбара, которые делают големов, дают за возвращаемый схем половину его начальной цены.