Каждый день, каждый час - [11]

Только про море Дора не говорила ни слова. Море знало только один язык. Дора понимала, чувствовала это. Было нечестно рассказывать о море, волнах, утесе, чайках, подводном плавании, галечном пляже, лодке, леденцах, ракушках и облаках на новом языке. В этом не было бы никакого смысла. Только слова, пустые слова, которые может произнести каждый. Это невозможно выдержать. Это значит отречься от чего-то, что принадлежит только ей, и никому больше. По крайней мере, не тому, о ком она не хотела и не могла думать. Дора прятала эти слова в душе, позволяя им свободно блуждать. И ждать. Что однажды появится прекрасный принц и освободит их из высокой башни, где иногда так мало воздуха, что слова могут задохнуться.

И была одна вещь, которую Дора совсем позабыла. На всех языках.

ГЛАВА 5

Лука не желал уезжать. Ему было семнадцать лет и хотелось решать самому, что делать. Он не хотел уезжать отсюда. Здесь его дом. Он может жить и творить только здесь, рядом с морем. Даже если все вокруг считали, что для его будущего правильнее будет уехать. Госпожа Месмер сколько угодно могла убеждать его, что он не предатель. Так же как и другие, те, кого он не знает. Он ни за что не уедет и не бросит тех, кого любит и кто любит его.

Он даже думать не хотел, что в Загребе, в Академии художеств, может научиться чему-то, чего нельзя узнать в Макарске. Здесь свет. Здесь краски, они так много значат в его жизни. И море. Здесь всё. Место встречи. Его мама часто говорила: «Если ты меня потеряешь, стой там, где стоишь, и я тебя найду. Потому что, если мы оба ринемся искать друг друга, мы обязательно разминемся и никогда не встретимся». Кто-то должен остаться тут, где все началось, кто-то должен ждать, иначе они никогда больше не увидятся. Где же еще им встретиться?!

Кроме того, Лука должен был присматривать за мамой, с тех пор как отец их оставил, скрывшись на лодке, словно кладоискатель. Но он, кажется, забыл, что такое настоящее сокровище и где оно находится. Нет, плакать Лука не хотел, все-таки ему уже семнадцать лет, он взрослый и может заботиться о семье. Конечно же, он не бросит на произвол судьбы тех, кого любит, как те другие, кого он больше не знает, в ком больше не нуждается, ведь он взрослый, ему уже семнадцать.

Если бы Лука умел летать, он бы отправился на Осеяву, пробежал бы, задыхаясь, через лес и, никого не встретив, оказался бы в Тучепи. Возможно, отец спрятался там? Если же он с ним столкнется, должен ли он пройти мимо, презрительно отвернуться или поздороваться и спросить как дела? Но плакать он не будет ни за что, нет, теперь он единственный мужчина в семье, мужчины не плачут. Должен ли он попросить отца вернуться? Лука теперь не был ни в чем и ни в ком уверен. Сейчас, когда можно с легкостью украсть Пикассо из Папского дворца! Сто девятнадцать картин! Нет, он не заплачет.

Лицо четырнадцатилетней Доры сияло. Она ничего не видела и не слышала. Ее тело пылало. Дора выполнила все, чему ее научили. Но прежде всего, показала то, что носила в себе, что буквально переполняло ее, и было вложено в каждый ее вздох. Доре не требовалось особых усилий, чтобы найти в себе нужные чувства, но для того, чтобы удержать их под контролем, не выпустить сразу наружу, медленно раскрыть душу, пришлось постараться. Именно так и должно быть. Не чересчур. Не все сразу. Вот он, секрет настоящей актрисы.

Представление имело громадный успех. И вовсе не потому, что публика состояла из родственников и друзей юных актеров. Все дело было в ней, в том волшебстве, которое распространялось вокруг нее, в пустоте, что оставалась, когда Дора уходила за кулисы. Пусть это была всего лишь маленькая школьная сцена без красного бархатного занавеса. Но все же это был Расин. Подлинный, тяжелый, пусть и сокращенный, текст Расина! И она была фантастической Федрой, несмотря на то что была так молода, что роли, да и вся пьеса были подогнаны под маленьких актеров и зрителей! Результат, достойный Комеди Франсез. Ей придется любить и умирать тысячу раз. Она хочет, но не может расстаться с ролью трагической героини, потому что это ее жизнь. Дора закрыла глаза и посмотрела в зеркало. Маленькая девочка контролировала каждый мускул лица, каждое выражение; каждую секунду она точно знала, что делает. Она не играла, она жила. Дора была всем одновременно. Целым миром, даже если он этого и не видел.

И даже если мир вокруг крутился в одну сторону, а она в другую, ничего страшного. Поздравления, объятия, поцелуи, смех. Это была она и в то же время не она. Жанна дернула Дору за руку, чтобы разбудить ее или чтобы увести. Дора точно не знала, но это было не важно. В тот момент у нее не было никаких желаний. Ей хотелось, чтобы все было так, как есть. Федра навсегда. Потому что сейчас всё, наконец, стало ясно. Таким ясным изредка бывает парижское небо. Ей было очень спокойно посреди этой суеты, она не испытывала больше рвения к работе. Наконец- то она могла остановиться. Она нашла.

— Видишь, вон там он стоит и смотрит на тебя, просто глаз отвести не может, — прошептала Жанна.

Дора хоть и слышала ее, но до конца не понимала, о чем та говорит. Тем не менее, она тоже видела высокую фигуру юноши, он стоял у сцены и следил за ней взглядом. Дора была уверена, что знает его. Он был на два класса старше, Дора часто видела его в коридоре: голубые глаза, длинные светлые волосы, должно быть, он спортсмен. Точно, баскетбол, она как-то ходила на игру. Может, он и не был лучшим в тот день, но играл хорошо. Быстро. Жерар. Его звали Жерар. Точно. И он всегда ей слегка, почти незаметно, кивал, когда проходил мимо нее в коридоре. Она не знала, как к этому относиться. Только не сегодня. Он же не Ипполит. Но когда он смущенно на нее посмотрел, у нее перехватило дыхание, внезапно возникло чувство — словно облако, — что ей как будто не хватает воздуха. Если бы она была другой, наверняка потеряла бы сознание.