Казарма - [50]

Особо жуткими бывали истории, когда молодые здоровые парни кончались только по собственному недомыслию. К примеру, один стройбатовский щеголь, уже из стариков, постирал свое хабэ в бензине. Очень ему хотелось чистеньким ходить, да и делали так многие. Простирнул он брюки и куртку, чуть подсушил, напялил на себя и тут же, ни секундочки не медля, принялся прикуривать от зажигалки сигарету. В считанные мгновения от живого, только что полного сил, желаний, самодовольства, уверенности в себе человека осталось на земле что-то обуглившееся, бесформенное, кошмарное...

Но меня лично более всего потрясла история увечья военного строителя Мухина из 2-й роты нашего полка. Судите сами.

Он, Мухин, деревенский спокойный увалень откуда-то из-под Курска, до армии робил трактористом в колхозе. Здесь его сразу посадили на "шассик", юркий тракторишко на колёсах с небольшим кузовом впереди кабины. Вот как он сам уже впоследствии, комиссуясь вчистую по инвалидности, рассказывал нам перед отъездом о том злополучном дне.

- Подвёз я одной бабе кухонный гарнитур из магазина. Она мне натурой пузырь "Московской" суёт. Я спервоначалу даже отказывался, как чуял. Уговорила. Ты мне, грит, помоги ещё шкафы по стенкам развесить и пообедаем. Баба молодая, кровь с молоком, девка почти и - одна. Гляжу намекает. Короче, развесил я ей шкафы на кухне, столы-табуретки расставил, выпили, само собой понятно, и закусили... Ну, там всё такое прочее!

Поехал я "шассик" в гараж ставить. Держусь крепко - чего там стакан водки под хорошую закусь. Ехал я, знаете, по пустырю из третьего микрорайона в шестой. Гляжу - ба-а-атюшки! - патрульный бортовик с гансами меня обгоняет. Вот это каюк! Сами знаете, от них лучше в таком виде, под балдой, дёргать. А они остановились и уже руками машут - человек десять.

Я по газам, вильнул, да - мимо.

Опять они меня обходят и грузовик свой поперёк дороги. Чего делать? Рванул я прям по полю, напрямки. Они за мной...

Э-э-э-эх, ушел бы я, робя, да движок у моей керогазки заглох!

И вот принялись они, сволочи, меня бить. Ох и били! Вначале кулаками. Потом, как свалился, пинать взялись. Сапогами под грудки - все ребра трещат. А под конец один стрекозёл заводилкой от машины как мне под дыхало стеганёт...

Ладно. Потом закинули к себе в кузов и - в комендатуру. Там - в камеру. Лежу, чую, робя, в животе жжёт, как паяльной лампой. Чего-то думаю, отбили всерьёз. Лежу, терплю. Вдруг ганс один вваливает.

- Ну-ка, - орёт, - пьянь сапёрская, вставай пола мьпъ!

Я говорю:

- Не могу, - говорю, - вы ж, гады, мне весь живот отбили...

Заскочили в камеру ещё человека три да опять пинать меня. Тут в животе такая резь, такая боль - словно нож они мне в кишки воткнули. Я как заору благим матом. До них гадов дошло, наконец, что не шутки шучу. Засуетились, в больницу меня отвезли. Там врачи заохали-заахали и сразу в область меня самолётом. Думал - не довезут, чуть не загнулся по дороге. Сначала одну операцию, потом другую - кишки оказались порватыми. Еле сшили...

Мухин рассказывал всё это, конечно, не впервые, но разволновался так, что начал заикаться, руки его запрыгали, лицо вспыхнуло яркими красными пятнами.

Дали ему инвалидность и комиссовали домой - жить и отдыхать.

- И всё? - спросите вы.

Нет, отвечаю, не всё. Тому крайнему гансу, который, вероятно, по глупости ударил Мухина стальной заводной рукояткой по кишкам, дали три года. Остальные отделались лёгким испугом...

Итак, все исключительные выходы из опостылевшей за несколько месяцев стройбатовской жизни меня отнюдь не прельщали. Надо было думать, как хотя бы облегчить своё существование.

И снова мне повезло. Когда после болезни прошло месяца полтора и наступил новый предел моему отчаянию, меня временно поставили помощником к геодезисту вместо уехавшего в краткосрочный отпуск на родину сапёра. Всю неделю я был на особом положении от бригады, таскал за старичком-геодезистом (старичок в прямом смысле слова, было ему лет за шестьдесят) треногу-штатив, кофр с нивелиром и теодолитом, держал во время измерительных работ полосатую рейку-линейку.

Появилась уйма свободного времени, когда можно расслабиться, покемарить где-нибудь в биндюге, побыть одному, но, главное, возникла возможность приискать себе приличное место службы. Сунулся я в одну стройконтору, другую, где, по слухам, требовались художники - а художников-оформителей на стройке, в стройбате, в новом городе, где плакаты, лозунги, стенды с соцобязательствами и прочая наглядная агитация громоздились буквально на каждом шагу, - требовался легион. Однако я не поспевал - тёплые закутки с запахами красок и растворителей везде уже были позаняты более расторопными доморощенными рафаэлями.

И вот, когда, казалось, уже никаких надежд не оставалось, и я вышел снова вместе со своим отделением по весенней чавкающей грязи на копку очередной траншеи, и Памир уже злорадно пообещал меня, сачка молодого, за троих пахать заставить, Бог услышал мои угрюмые молитвы. Прораб нашего стройучастка, деловой озабоченный мужик лет тридцати с висячими запорожскими усами, вызвал меня в свой вагончик.