Казанова - [99]

Вот и съездил в Испанию! Два тюремных заключения и два изгнания. Ссоры со знатнейшими аристократами. Сорвавшиеся великолепные проекты. Связь, резко оборванная против его желания, другая, нелепая и унизительная. Великие времена Джакомо Казановы решительно прошли.

XXIII. Пировать

Хороший стол всегда приводил меня в упоение.

«Я всегда любил вкусные блюда: макаронную запеканку, приготовленную хорошим неаполитанским поваром, Ogliapotrida, ньюфаундлендскую треску с липким соусом, дичь, запеченную в собственном соку, и сыры, совершенство которых проявляется, когда маленькие обитающие в них существа становятся видны. В том, что касается женщин, я всегда находил, что та, кого я люблю, хорошо пахнет, и чем сильнее она потела, тем слаще мне казалась» (I, 7) – пишет Казанова в предисловии к своим «Мемуарам», удивительным образом соединяя кулинарию и женщин, тонкие соусы и телесные выделения. Надо сказать, что в плане пищи для Джакомо Казановы все начиналось плохо, в то печальное время, когда он жил в Падуе в пансионе. Его первый обед был самым простым: очень дурной суп, маленькая порция сушеной трески, яблоко, а в качестве напитка – «граспия», то есть вода, слегка подкрашенная виноградными выжимками, какую еще можно порой встретить в самых бедных областях Италии. Вскоре его начал мучить страшный голод, и долгими ночами ему снился один и тот же сон: что он сидит за большим столом и утоляет свой зверский аппетит. Он был настолько голоден, что воровал и жадно поглощал все, что попадалось на глаза. Голод не тетка. Правя тетрадки своих однокашников, Джакомо соглашался ставить лучшие оценки за отвратительно выполненные домашние задания в обмен на цыпленка и котлетки.

Значительную часть своей долгой жизни Казанова будет вознаграждать себя за столь неудачный гастрономический дебют. Такое впечатление, что ему так и не удалось насытиться после мук голода, испытанных в ранней юности. Едва вернувшись в Венецию и получив приглашение к старому сенатору Малипьеро, он разработал чудесную стратегию, чтобы обеспечить себе как можно лучшее угощение. Этот богатый патриций, оставшийся лакомкой и гурманом, несмотря на свои семьдесят лет и подагру, был вынужден есть один, несмотря на обильный стол, настолько медленно он жевал, лишившись всех зубов. Казанова тотчас почуял, какой великолепный подарок может на него свалиться. Посколько Малипьеро тратит на еду вдвое больше времени, чем все остальные, ему нужен товарищ по застолью, который ест за двоих, то есть в два раза больше, чем он сам. При таких условиях они потратят одинаковое количество времени на поедание обеда. Но где сыскать эту редкую птицу? – спрашивает себя старый сенатор, заинтересованный идеей Казановы.

«Дело щекотливое. Вашей светлости следует подвергнуть гостей испытанию, и найдя таких, каких вам угодно, суметь сохранить их при себе, не говоря им о причине; ибо ни один воспитанный человек на свете не захочет, чтобы о нем говорили, что он имеет честь есть за одним столом с вашей светлостью лишь потому, что ест вдвое больше остальных» (I, 57). Сразу поняв, что Казанова таким образом предлагает свои услуги, сенатор просит его отужинать у него завтра, и вскоре делает его своим товарищем, убедившись, что Казанова в самом деле ест достаточно, чтобы выдерживать время. Тем не менее пребывание у Малипьеро не сводится лишь к безудержному поеданию. Оно преображает Казанову: из чистого обжоры он постепенно становится гурманом, знакомясь с великолепными изысканными блюдами, которые подает превосходный повар Алвизе Малипьеро.

Чревоугодию в «Истории моей жизни» отводится важное место, а все потому, что наслаждение едой совершенно неразрывно с наслаждением сексуальным. Казанова сам утверждает, что «поцелуй – всего лишь выражение желания поесть». Начиная с истинного и любезного сексуального посвящения с двумя хорошенькими сестричками Сарвоньян – Нанеттой и Мартон, в пище недостатка не было: две добрые бутылки киприотского вина и превосходный копченый язык стали необходимым гастрономическим довеском к двойной дефлорации. Просто, точь-в-точь как у маркиза де Сада, надо есть, чтобы восстановить силы после огромных физических затрат на наслаждение и быть готовым снова ринуться в бой.

Вот почему на протяжении всей любовной истории с монахинями Мурано яства будут иметь такое значение, о чем свидетельствует великолепный ужин, поданный М.М. «В четыре часа (я все еще считаю на итальянский манер) она сказала мне, что у нее разгорелся аппетит и что ей хотелось бы, чтобы и я испытывал то же… Сервиз был из севрского фарфора. Ужин состоял из восьми блюд; они лежали на серебряных ящичках, наполненных горячей водой, чтобы яства не остывали. Это был утонченный и изысканный ужин. Я воскликнул, что повар, должно быть, француз. И она мне это подтвердила. Мы пили только бургундское и осушили одну бутылку розового шампанского и еще одну другого шипучего, для смеха. Она сама делала салат: ее аппетит мог сравняться с моим. Она позвонила, лишь чтобы подавали десерт и все необходимое для пунша» (I, 736). Кстати, мы знаем, что повара звали Дюрозье. Г-н де Берни, титулованный любовник М.М., привез с собой в Венецию своего пекаря, поварят, прославленного мастера жаркого и шеф-повара – Дюрозье. В будущем дипломат вошел в число кавалеров престижного ордена Святого Духа – братства ста рыцарей, славящихся пышностью и достоинствами своего стола, знаком которого была голубая лента – ту же награду вручают выдающимся кулинарам.