Казанова - [49]

Соль всей истории не столько в самом побеге, сколько в том, что в конечном счете Казанова признал правоту своих судей. «Венецианские государственные инквизиторы по справедливым и мудрым причинам велели заточить меня в Пьомби». Первым поползновением было бы сказать, что это обращенное в прошлое суждение старика, образумившегося с возрастом и под воздействием жизненных испытаний, осуждающего ошибки и глупые поступки своей молодости. Но обычно в «Истории моей жизни» Казанова не сожалеет о содеянном и не занимается самобичеванием. Раскаяние не в его природе. Более того: в «Приложении» к своей «Исповеди» от 1769 года он пылко защищает учреждение Пьомби от нападок некоего аббата Ришара и доходит до того, что говорит об удобствах содержания в камерах, отнюдь не являющихся местом мучений: «Он говорит, что человек должен быть очень крепок, чтобы находиться там и прожить четыре-пять лет. Это описание является искажением действительности. Тюрьма, именуемая “Пьомби”, не тюрьма, а небольшие комнаты, запирающиеся на ключ, с зарешеченными окнами, находящиеся под крышей Дворца дожей. О человеке, запертом в них, говорят, что он попал в “Пьомби” – “под свинец”,– потому что крыша дворца покрыта свинцовыми листами, прикрывающими балки из лиственницы. Эти свинцовые листы имеют свойство поддерживать в помещениях прохладу зимой и сильную жару летом. Воздух, которым там дышат, хорош; пища достаточна, равно как и все необходимое для того, чтобы там жить, удобно спать, одеваться, переменять белье по своему желанию; дож назначает слуг для содержания помещений, а врач, хирург, аптекарь и исповедник всегда готовы оказать помощь страждущим» (Приложение III, стр. 256). Глазам своим не веришь, однако нам известно, что Казанова пытается таким образом примириться с венецианскими властями и добиться разрешения вернуться на любимую родину.

В большей степени, нежели размышления старика, признающего свои ошибки, в этом приятии своего осуждения следует видеть некое безразличие, которое, возможно, было ключом к его свободе. Еще важнее понять, что в конечном счете Казанова согласен в принципе со своим осуждением и принимает венецианские институты власти, поскольку он всегда на стороне установленного порядка, даже когда становится его жертвой. Знаменательно, что в спорах с Вольтером он твердо отстаивает свое мнение о том, что предрассудки абсолютно необходимы для существования народа, который иначе никогда не повиновался бы монарху. «Народ без предрассудков стал бы философом, – заявляет Казанова, не принимая возражений, – а философы никогда не желают повиноваться. Народ может быть счастлив, только когда он раздавлен, попран ногами и посажен на цепь» (II, 422). Задетый за живое, Вольтер тотчас спросил его, свободен ли он в Венеции: «Настолько, насколько можно быть свободным при аристократическом правительстве. Свобода, которой мы пользуемся, не так велика, как та, какой наслаждаются в Англии, но мы довольны. Мое заключение, например, было проявлением сущего деспотизма; но зная, что я сам злоупотреблял свободой, я в определенные моменты находил, что они были правы, заключив меня в тюрьму без соблюдения обычных формальностей» (II, 423). Это же очевидно! Казанова отнюдь не желает смены общественного строя, нарушения иерархии. По крайней мере в этом Робер Абирашед, недолюбливающий Казанову, совершенно прав: «Холодно, взвешенно он отстаивает угнетение и произвол. Называя деспотизм ужасным, когда тот посягает на его дорогую особу, он в глубине души так не считает; заметьте, напротив, что в тот самый момент, когда он испытывает на себе его суровость, ему не приходит в голову отрицать его законность. Сильный человек всегда сумеет протиснуться сквозь ячейки сети: разве он сам не сбежал, когда его посадили в тюрьму? Таково правило игры, тем хуже для тех, кто не может использовать его к своей выгоде»[65].

Совершив удачный побег, Казанова отправляется в дорогу. В Местре он заказывает карету в Тревизе. Не до проволочек. Оттуда беглецы пешком направятся в Бассано. Удалившись от Тревизе, они решают расстаться. Оставшись вместе, они рискуют привлечь внимание тех, кто, несомненно, их уже разыскивает. Как только отец Бальби ушел, Казанова отправился с ближайшую деревню. Вошел в первый же дом, который, как оказалось, принадлежал начальнику полиции. Прямо скажем, прыжок в пасть хищнику. Но ему снова повезло: хозяин отправился на розыски двух узников, сбежавших из Пьомби. Его хорошенькая беременная жена, принявшая его за друга своего мужа, предоставила ему кров и стол.

В несколько переходов он добрался до Борго ди Вальсугано, границы венецианского государства и его юрисдикции, где встретился с отцом Бальби и провел на постоялом дворе целый день в постели, строча письма всем своим венецианским знакомым. Оттуда направился в Тренте, потом в Больцано, где шесть дней валялся в постели, отдыхая и ожидая денег от Брагадина. Как только они пришли, он отправился в Мюнхен, где получил надежное убежище и избавился от своего спутника, бывшего ему обузой. Он пробыл в Мюнхене более трех недель, во время которых принуждал себя к строгой диете, чтобы прийти в форму. Прежде чем снова пуститься в путь, он обязательно должен поправить здоровье, сильно подорванное пятнадцатимесячным заключением: не стоит забывать, что тело Казановы – его главное и порой единственное достояние. Нужно беречь его и холить. Теперь курс на Страсбург и Париж.