Казанова - [46]
Толстая дверь, обитая железом, закрылась за ним. Он остался один. Его как будто позабыли. За весь день он ни с кем не видался. Ему не приносят ни пищи, ни питья, ни постели. Страшное бешенство, ужасное отчаяние, черный гнев Казановы, возмущенного отвратительным деспотизмом Венецианской республики, яростное желание отомстить угнетателям, мечты перебить своих судей и истребить аристократию. В конце концов он, однако, заснул, хотя вряд ли это был сон праведника.
Нельзя было придумать для Казановы ничего ужаснее заточения: он прежде всего человек движения, путешествий, загнан в крошечную камеру, где даже не может стоять, потому что высота потолка в ней на десять сантиметров меньше его собственного роста в пять футов девять дюймов, то есть примерно 1,87 м. Нужно собственными глазами увидеть эту мерзкую темницу со стенами из пересеченных и накрепко прибитых гвоздями досок, чтобы осознать все страдания Джакомо. Единственный выход наружу – квадратное окошечко за шестью прутьями в дюйм толщиной. К тому же оно выходит не прямо на волю, а в узкий коридор. Он обречен на невыносимое одиночество, которое могло бы свести его с ума. Под крышей Дворца дожей, сложенной из свинцовых листов, летом ужасно жарко, а зимой ледяной холод. Толстые крысы прогуливаются, как у себя дома, по вонючей каморке. Блохи кусают так, что у него случаются конвульсии и спазмы. От зловонной жары он вскоре утратил аппетит и страдал расстройством кишечника, следствием этого стала тяжелая внутренняя форма геморроя, от которой он так и не излечится. Не говоря уже о постоянном потоотделении, сильной лихорадке и ядовитой эритеме, от которой у него начался лишай и постоянно зудела кожа на руках. Нужно иметь железное здоровье, чтобы вынести столь тягостные условия заключения, задуманные, чтобы сломить волю самых упорных. Очевидно, безжалостные инквизиторы хотели физически и психически подавить своих узников, чтобы подчинить их себе. Более того: ему было отказано во всем, что могло занять его ум и развлечь: ни книг, ни чернил, ни перьев, ни бумаги.
Хуже всего то, что Казанова, решительно не желающий осознать всю тяжесть своего положения, убежден в скором освобождении. По его мнению, заключение не продлится больше нескольких недель, в худшем случае – два-три месяца. Он надеется на освобождение, как только вступят в должность новые инквизиторы, то есть 1 октября. Каждый вечер он ложится спать в ожидании того, что назавтра его освободят и отправят домой. Так что поначалу он отнесся к своим неприятностям с терпением. Положение не из приятных, но ведь продлится оно недолго. Он находится в полном неведении о том, какая ему уготована судьба, поскольку суда не было, ему не предъявили никакого обвинения: худшее проявление жестокости со стороны венецианского деспотизма. «Когда суд рассматривает дело преступника, он уже уверен, что тот – преступник; какова же необходимость с ним говорить? А когда суд его осудил, стоит ли сообщать ему дурные вести о приговоре? Согласия его не требуется; лучше, как говорят, не лишать его надежды; если извещать его обо всем, пребывание его в тюрьме не сократится от этого ни на час; мудрый человек ни перед кем не отчитывается в своих делах; дело Венецианского суда состоит в том, чтобы судить и осуждать; виновный – машина, которой нет нужды вмешиваться в такие вещи; это гвоздь, которому нужны только удары молотка, чтобы войти в доску» (I, 874). Эти строки выдержаны в стиле Кафки и создают тревожный образ бесчеловечного и безликого правосудия, своевольного и безразличного, этакой мясорубки, точно в сталинские времена, потому что во многих отношениях Венеция, содержавшая тучу шпионов и поощрявшая доносительство, была военной диктатурой. К несчастью, несмотря на нетерпение Джакомо, время шло, а ничего не происходило. Казанова, разумеется, не знал, что в пометке от 12 сентября в журнале секретаря инквизиции говорилось, что он «приговорен к пяти годам». Когда наконец наступил последний день сентября, он всю ночь не мог заснуть. На следующий день ему принесли еду, как ни в чем не бывало. Ничего нового не объявили. В отчаянии он понял, что, возможно, остаток своих дней проведет под свинцовой крышей.
