Казаки в Абиссинии - [34]

А тут еще эта однообразная природа, это солнце, что вдруг выплывает из моря ровно в 6 часов и с места в карьер жарит градусов на 30® R., эта темная ночь, что в две минуты становится в 6 часов вечера, это голубое небо такое же голубое сегодня, как было вчера, как будет и завтра, как будто с таким же рисунком облаков, помещенных на тех же местах; эти пальмы со своей яркой зеленью и пыльные, грязны мимозы… Тоска…

Сегодня, в 4 часа ночи, на почтовом верблюде прибыл из Зейлы поручик Ч-в.

— «Что верблюды?» спросили у него первым делом.

— «Когда же верблюды?» раздался сонный голос из другой палатки.

— «Ну, как верблюды?» говорили из третьей. Верблюды будут — сегодня, завтра, или после завтра.

Придет их сначала 104, потом остальные.

Все оживилось. Спешно начали собираться, заканчивали корреспонденцию, я сдал больного казака Изварина на пароход, докончили сортировку багажа, подошел вечер, наступила ночь, а верблюдов все не было.

Прошло воскресенье, наступил понедельник 1-го (13-го) декабря, мы уже третий месяц захватывали своим путешествием, а верблюдов еще не было. Тяжелое подозрение начало закрадываться в душу каждого. Положим, обещали и составили контракт, положим, резидент Зейлы написал начальнику миссии записку с обещанием выслать к вечеру воскресенья верблюдов. Но ведь контракт здесь не писанный; и туземцы племени Исса легко могли отказаться, ничем не рискуя. Здесь все возможно…

Наконец, около 9-ти часов утра понедельника они явились.

Я стоял в это время с начальником миссии у его палатки. Внимание наше было привлечено группой чернокожих, которые важно приближались к лагерю со стороны Джибути. Впереди всех шел высокий, худощавый старик с гладко выбритым черепом, с клочком седых волос на бороде, в белой рубахе с плащом, перекинутым через плечо, и какими-то грязными тряпками возле ног. В левой руке у него был большой белый зонтик, в правой длинное копье, за поясом была заткнута кривая сабля в кожаных ножнах, обернутых тряпочкой, с серебряным эфесом без дужки. Сзади него шло человек шесть сомалийцев с копьями и круглыми щитами в руках.

Это был начальник верблюдовожатых, абан, и его помощники.

Абан — это дикарь в полном смысле слова, начальник диких номадов, но в то же время это очень важное лицо, которое нельзя ни раздражить, ни обидеть.

Они привели с собою 104 верблюда, которые придут к вечеру, остальные верблюды прибудут во вторник или среду.

Абана и его помощника провели в столовую и предложили им по чашке кофе и леденцов. Кофе они выпили, а от леденцов отказались, подозревая отраву.

Прихожу я через несколько минут в свою палатку и застаю абана, развалившегося в самой бесцеремонной позе на моей койке, на моих простынях, положив лысую голову на мое полотенце, а грязные вонючие ноги на сафьянную подушку. Приближенные его сидели на койке Ч-кова, на моих чемоданах, осматривали оружие. Согнать их нельзя: обидятся и не возьмут караван. Пришлось звать переводчика и просить их в другую палатку. Неохотно поднялся абан и, разминаясь и почесываясь, пошел в палатку переводчика и К-цова. Через несколько минут их пришлось просить об выходе и оттуда. Абан занял постель К-цова, а его провожатые, сидя кругом, сплевывали, не глядя, куда попадет, на подушку, на седло, одеяло — все равно… Разбили им особую палатку и тогда успокоились.

Вечером пришли верблюды с провожатыми. Это было такое зрелище, полное фантастической прелести, что вряд ли слабое перо мое сумеет передать чудную гармонию красок и звуков, изящества и дикости, красоты и безобразия. Ни один балет, ни одна феерия, никакая самая блестящая, самая волшебная постановка не дадут даже жалкого подобия сомалийской «фантазии».

Жаркий безоблачный день догорал. Солнце тихо спускалось за горы, дали синели. На востоке потянулись тона перламутра, они слились с чуть фиолетовым тоном неба и вдруг потемнели. Пустыня готовилась ко сну. Саранча умолкла, птицы перестали чирикать, кусты темнели и сливались в длинные темные массы, ветви мимоз принимали вид чудовищ, распростерших свои руки.

И вот издали этой пустыни, из-за холмов и кустов, из лилового неба послышалось стройное хоровое пение. Это пел большой мужской хор, с преобладающими басовыми нотами, с переливами тонов, то встающих, идущих кверху и потом падающих до низких, густых звуков. Поющих не было видно. Слышны были лишь голоса, все приближающиеся и приближающиеся. Вот на горизонте показалась тонкая дымка пыли и за ее пеленою неясные очертания каравана.

Абан и его свита вышли на край бивака и стали у куста мимозы. Величественна и важна была стройная фигура старика абана. Белый плащ изящными складками ниспадал книзу; он опирался на свою саблю; отступя от него, стали другие сомали.

Караван приближался. Справа показались большие грузовые верблюды, которые медленно выступали, высоко неся свои безобразные головы, покачиваясь горбами, мотаясь длинными палками рогожных седел.

Левее в две шеренги шла толпа верблюдовожатых. Черные, с непокрытыми головами, то гладко выбритыми, то с курчавыми черными, или рыжеватыми волосами, то с целой копной вьющихся волос, были одеты в белые рубахи; в руках у них были копья и круглые щиты, за поясом торчали длинные, чуть кривые кинжалы. Они подвигались медленно, шаг за шагом, с пением торжественной песни. Их белые плащи красиво рисовались на декорации пустыни, на темных кустах мимозы.