Казаки-разбойники - [10]

— Не хочет со мной разговаривать, — вздохнула Любка и снова набрала номер.

— Шестнадцать часов сорок три минуты!

— Врёшь! — крикнула Любка и повесила трубку. Если ему можно говорить «спасибо», то и «врёшь» можно — что же у него целый час всё одно и то же время!

Потом Люба включила плитку и долго смотрела, как накаляется спираль. Сначала она была серая, потом налилась розоватым светом, стала красной, и только потом — оранжевой. И тогда Люба поставила на плитку кастрюлю с супом. Пока он грелся, ждать было скучно, и Люба решила съесть раньше второе. Она пошла в спальню, вытащила из-под подушки широкую кастрюлю, обёрнутую в вязаный платок. В кастрюле оказалось картофельное пюре, пушистое и горячее, и две котлеты. На покрывале под подушкой остался вмятый тёплый кружок. Люба потрогала его ладонью. Потом села на кровать, откусила полкотлеты и жевала, болтая ногами. Потом отнесла кастрюлю на стол, взяла ложку и, стоя коленками на стуле, съела всё прямо из кастрюли, чтобы не пачкать тарелку. На плите забулькал суп, но есть его уже не хотелось. Люба выключила плитку, постояла, полюбовалась, как медленно и красиво остывает спираль: из оранжево-огненной она стала красной, потом вишнёвой, потом мутной, серой. Суп Люба вынесла на кухню и вылила в плошку Барсика.

— Кс-кс-кс-кс… — позвала она, но Барсик не пришёл, только мяукнул за дверью Устиньи Ивановны. — Опять тебя заперли, — сказала Любка в закрытую дверь. — А ты уйди в форточку, я тебе отопру.

Но Барсик не понял. Зазвонил телефон. Мама сказала:

— Пообедала?

Самая лучшая подруга

Любе редко приходится бывать дома — всегда она на свежем воздухе. Но сегодня ей повезло: у неё болит горло.

— На улицу не выходи, — сказала мама, — полощи горло марганцовкой.

Любка вылила фиолетовую марганцовку в раковину, сняла с шеи толстый кусачий шарф и стала смотреть в окно, поджидая Белку. Из окна было видно Белкино окно и немного можно было рассмотреть, что происходит в комнате. Вот Ольга Борисовна встала на подоконник и открывает форточку. Вот слезла с подоконника и пошла в глубину комнаты. Наверное, к столу. Там, наверное, обедает Белка. Ольга Борисовна говорит ей:

«Кушай, Белочка, не торопись, куда ты спешишь?»

А Белка спешит к Любке, они не виделись со вчерашнего дня. Люба садится на диван и начинает листать «Робинзона Крузо»; она ещё летом прочла «Робинзона», но всё возвращается к нему. До чего же складно всё получилось. Особенно нравится Любе перечитывать то место, где море спасает припасы: топоры, бочонок рома, костюмы, сухари, прекрасные ружья и ещё кучу всяких нужных для Робинзона вещей. Почему-то сам список этих вещей, крепких, добротных, приносил чувство надёжности, уверенности, что всё кончится хорошо. Она раскрыла книгу на своём любимом месте: «…я нашёл съестные припасы: хлеб, рис, три круга голландского сыру, пять больших кусков вяленой козлятины. Я нашёл также несколько ящиков вин и пять или шесть галлонов арака, или рисовой водки, принадлежащих нашему шкиперу». В это время в коридоре раздался звонок. Любка побежала открывать дверь, заранее радуясь, что пришла Белка.

Белка снимала пальто в коридоре, топала ботинками, стряхивая снег. А Любка достала из буфета коробку с печеньем, оно называлось смешно и непонятно: «Пети-фур». Мама убрала коробку повыше и сказала, что печенье — для гостей. «Но Белка ведь тоже гость», — подумала Люба, открыла коробку и поставила её на стул возле дивана.

— Знаешь что, — сказала Белка, — меня мама отпустила на сколько захочу. Она будет мыть пол, а я мешаюсь.

Белка осматривалась, вертела головой, коричневые глаза блестели. Люба видела, что Белке у них нравится. И Люба вдруг сама заметила, как нарядно и хорошо у них в доме. Занавески прозрачные, белые, даже голубоватые. На столе твёрдая накрахмаленная скатерть, на полу зелёная дорожка, как трава. На диване вышитые подушки. На этажерке на каждой полке салфетка, постланная углом. И есть хрустящее вкусное печенье «Пети-фур».

— Хочешь, патефон заведём?

— Патефон после. — Белка перестала вертеть головой. — А давай знаешь что? — Она не могла сразу придумать. — Знаешь что? Давай лучше знаешь что? — Наконец придумала: — У тебя есть переводные картинки?

Глаза у Белки чуть косили, от этого Белкин взгляд казался немного неуверенным и просящим.

— Есть картинки. Сейчас принесу воды, а ты доставай из ящика альбом.

Они устроились за папиным столом, Любка лицом к окну, а Белка — боком. Стол был светло-жёлтый из тёплого гладкого дерева, а сверху гладкая холодная клеёнка.

Раньше, когда стол только купили, он был папин, а когда Люба пошла в школу, папа сказал: «Теперь стол будет общий, твой и мой», — и вытащил свои исписанные бумаги из самого большого ящика.

Теперь в ящике лежали Любины тетрадки, гладкие, холодные крымские камешки, подаренные тётей Аней после отпуска. Валялись скомканные разноцветные лоскуты, узкие розовые и красные ленточки от конфетных коробок, сломанные цветные карандаши. Ящик еле открывался. Мама говорила: «Разбери ящик, половину барахла надо выкинуть».

Люба садилась около стола на пол, всё вываливала из ящика и долго перебирала камни, пуговицы, фантики. Оттого, что мама называла всё хламом, вещи казались обиженными и становились ещё любимее, ничего нельзя было выбросить. Всё богатство Люба запихивала в ящик и, наваливаясь плечом, задвигала ящик в стол.