Казаки на персидском фронте, 1915–1918 - [54]

* * *

Мы жили несколько дней сравнительно спокойно, после бурного отступления.

– А Вы знаете, – сказал мне Баратов, – я получил телеграмму: в Энзели высаживаются прибывшие пополнения… – вздохнул и добавил: – Немножко бы раньше. – Затем оживился: – По всей линии Энзели – Казвин вода в колодцах и речках заражена какою-то дрянью. Уже в Казвин ведь солдаты придут больные и усталые… Голубчик, помогите… Не могли бы Вы устроить питательные пункты. Кормить их борщом, чаем и подлечить в случае нужды.

Я смотрел на этого закаленного в боях генерала, на его твердый, энергический профиль, вспомнил Ах-Булах, наше отступление и подумал:

– А ведь ты один здесь, бедняга!

Баратов был один. Из России – никакой помощи и поддержки в течение десяти месяцев. Тыла нет. Начальника штаба нет. Помощников тоже нет. Кругом бездарность или интрига.

Глава одиннадцатая ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ

Я ночевал в Энзели. До глубокой ночи просматривал отчетные документы, составлял сметы. Устал. Лег на походной койке, а Погорелов на полу, расстелив бурку у двери. Проснулся внезапно от страшного грома и сразу не мог понять, в чем дело. Койка тряслась, барак дрожал, кто-то бил стекла. Погорелов кричал:

– Ваше высоко… Алексей Григорьевич!

Я люблю грозу. Люблю спать в дождь и грозу. Но это не была гроза. Удары шли снизу, – глухие, отрывистые, сильные. Я крикнул:

– Землетрясение, – и выскочил на улицу.

Все прекратилось. Было темно. Утром графиня говорит как ни в чем не бывало:

– Поедемте в Красный Крест, надо переговорить с Павлом Михайловичем.

Сказано – сделано. Белянчиков сегодня долго возится с машиной. Должно быть, застыла за ночь. Четыре шофера гоняют «форд» по двору, хотят разогреть.

– А Вы под горку пустите, она и согреется, – шутит графиня.

– Никак нет, может свернуть и разбиться.

Поставили на домкрат. Колесо без толку вертится. Наконец-то! Графиня взбирается одна в автомобиль и ей места только-только… Я с шофером.

Рано утром как хорошо мчаться на автомобиле навстречу свежести, новым видам, белому, ослепительному солнцу! Какой густой воздух! Временами кажется, что пьешь густую, холодную влагу…

Горизонт сегодня чист. Ни облачка. Обычно далеко, впереди, темно-серые облака, густой лес и гор не видно; они прячутся в облаках. Редкое явление – сегодня вся цепь открыта. До гор далеко, верст восемьдесят. Они темно-синие, местами черные с белыми пятнами. Издали не видно ни ущелий, ни дорог и, кажется, между нами и теми, что в Казвине, Тегеране и Керманшахе выросла огромная, неодолимая стена и что, когда подъедем мы к ней, не будет у нас сил перейти через стену эту… Жутко, но это мгновение… Мысль уже другая. Глаза смотрят покойно кругом на ровную поверхность равнины.

* * *

Камыши начинаются сразу, как только отъедешь от города… Сначала тонкие и низкие, а потом большие, на много верст кругом. Охотники говорят, что здесь много дичи.

Мы ехали полным ходом, мотор трещал. На дороге лежало что-то серое. Небольшой тигр, аршина в полтора, медленно поднялся, спокойно прошел перед «фордом» и прыгнул через канаву в камыши.

– Да это тигр, – сказала графиня.

Мы досадовали, что не захватили винтовки. Тигр был желтый, с черными полосками, но мал. Вероятно, это был тигренок. Как он попал сюда? Неужели из Мазандарана? Впрочем, ведь это недалеко. Надо будет при поездках запасаться винтовками.

Вот уже и рисовые поля. Маленькие грядки весело зелены. Как не быть им веселыми и зелеными? Каждая грядка заботливо окопана канавкой, в ней сколько хочешь воды, и, как бы ни грело горячее солнце, рисовые тростинки всегда имеют влагу. Кругом все свои, такие же зеленые, тонкие тростинки. Какие большие поля! Много рису в Персии. На равнинах, всюду, где можно их затопить, культивируют рис. Ведь это главная пища перса, основной продукт его торговли и государственного товарообмена.

Я дремал. Но мысль продолжала работать.

– Пшеницы тоже много… Только вывоз затруднен – дороги плохи. Дорого стоит…

Должно быть, я проспал больше часа. Проснулся на толчке – довольно ощутительном. Дорогу пересекал ручей и образовался ухаб; я со злостью посмотрел назад и послал этот ручей и ухаб ко всем чертям. Спать больше не мог. Но, в общем, я был доволен, что проснулся. Мы ехали лесом, и здесь как раз начинались мимозы. Они росли справа от дороги, на косогоре. Целый лес мимоз. Тысячи пестрых раскрытых зонтов были усыпаны цветами, чудесными, нежными цветами мимозы. Запах был пьяный. Мы уже пили восточный душистый напиток. Торопились, как всегда, но Иван Савельевич сам замедлил ход машины. Я отломал несколько веток и дал графине, а когда давал цветы, почему-то вспомнил сестру М. и князя А.

Она тоже была тонкая и изящная, как мимоза. Ей было лет девятнадцать. Из высшего общества.

Наш фронт интересный. К нам едут отовсюду и все разные, знатные… Великие князья, титулованная знать, идейные люди, искатели приключений… Были такие, что стремились погибнуть на этом «проклятом» фронте… Погибнуть от холеры, тифов, малярии, змей, курдов. Да, были святые у нас, были и авантюристы. Были… Да как же и не быть? Экзотика, Персия. Я жил в Москве в конце пятнадцатого года. Задыхался. Очень хотелось уехать. Мог на Мурман, на Крайний Север – в научную командировку, а мог в Персию, на войну. Сделал же выбор! Вероятно, так и другие. Князь А. добровольно поступил в этот полк. Только что вышел в корнеты и ехал в свой полк. Стройный, красивый, блестящий, богатый…