Казаки. Между Гитлером и Сталиным - [37]
Самостийники довольно долго пытались уговорить атамана Общеказачьего объединения поступиться своими принципами и все-таки пойти на сотрудничество. «Настоящим имеем честь, — обращались они 17 мая 1944 года к Е.И. Балабину, — предложить казакам вверенной Вам организации сотрудничество в казачьем органе „Казачий вестник“, о чем просим не отказать в любезности довести до сведения Ваших членов. Указанное предложение является и пожеланием надлежащих немецких органов. В ожидании тесного казачьего сотрудничества просим принять выражения глубокого к Вам уважения»[148]. Однако ни увещевания, ни угрозы, ни вызовы в гестапо, ни даже приезд в Прагу знаменитого генерала Шкуро, который должен был стать посредником на «мирных переговорах», ни к чему не привели. 9 октября 1944 г. Е.И. Балабин написал атаману Общеказачьей станицы в Вене есаулу М.А. Голубову: «Генерал Шкуро считает, что мы должны слиться с самостийниками, думая, что по взмаху его кулака или по щучьему велению самостийники изменят свои взгляды и свою программу. Главари самостийников, как и большевики, никогда не изменятся, и после взмаха кулаком Генерала Шкуро здесь, в Праге, они продолжают свою работу — лгать, клеветать, забрасывать противный лагерь, главным образом меня, грязью… Среди самостийников есть хорошие казаки, одураченные вожаками, но вожаки их хуже большевиков и сближения с ними быть не может»[149].
Постоянная грызня между различными казачьими эмигрантскими организациями, подкрепленная невнятной и непоследовательной политикой немецких властей, а также неудачи немцев на Восточном фронте в конечном итоге привели к тому, что уже к середине 1943 года в основной своей массе казаки-эмигранты потеряли всякий интерес к происходящему Более того, в адрес казачьих атаманов и руководителей посыпались письма с обвинениями в некомпетентности и политических просчетах. «Был у меня один человечек с Востока, — писал в мае 1943 года руководитель казаков-националистов в Сербии П.С. Поляков, — не казак, парень толковый и дельный, он говорит, что на Восток пустят лишь тех, кто поймет желание немцев, их новые идеи и их направление. Я после этого целую ночь юлой на койке вертелся и к утру пришел к выводу, что я вообще ни черта не понимаю. Мне казалось, что наша готовность жертвовать всем для борьбы на Востоке, наше поголовное желание принять в ней участие и наша прошлая антикоммунистическая и националистическая работа — достаточный залог всему. Ан нет — или чего-то мы не поняли, или чего- то у нас не хватает, или мы не нужны совершенно и лишний балласт…»[150]. Звучали и более резкие заявления в адрес казачьих лидеров и атаманов. «Вы прекрасно знаете, — написал 29 февраля 1944 года Василию Глазкову простой казак, член КНОД, — какая бы сторона ни победила, а это уже окончательно выяснилось, если у Вас есть политическое чутье, Вы сознаете это — казачество никогда как нация существовать не будет, а тем более как самостоятельное государство. А если так, то к чему город городить и для чего капусту садить?»[151] (О ситуации, сложившейся в казачьей эмиграции во Франции, см. в Приложении 1.6.)
В среде казачества (после того как стало окончательно ясно, что немцы в нем не очень-то заинтересованы) наступил своеобразный паралич самосознания — стали проявляться полнейшая апатия к происходящему и нежелание продолжать какую-либо борьбу. Так, в марте 1943 года атаман Берлинской станицы Общеказачьего объединения в Германской империи сообщал Е.И. Балабину, что в январе — феврале этого года докладов, лекций и театральных представлений не было из-за существующих запретов. Примечательны и характерны следующие фразы из письма: «жизнь станицы замерла», «ждем возвращения на Родину», «все наши пожелания, самые скромные, неосуществимы, потому что мы гости»[152].
Благодаря вынужденному бездействию многие простые казаки погрязли во взаимной вражде, мелочных спорах, обидах, пьянстве и даже воровстве. «Офицеры и казаки абсолютно ничем не интересуются, — писал 16 марта 1943 года руководитель одной из станиц Общеказачьего объединения в Германской империи, — кроме своих частных дел, и заставить их принять какое-либо участие в делах невозможно. Такое безразличие объясняется, главным образом, полной неопределенностью положения. Информация станичников совершенно не интересует»[153]. Вот еще два свидетельства, наглядно показывающие сложившиеся в казачьей среде бытовые взаимоотношения. «У нас никаких изменений в смысле организационном нет, — пишет о казаках Венгрии в самом конце 1942 года один из активистов КНОД, — все пахнет мертвечиной, каждый живет сам для себя и занят больше материализмом, чем понятием о Родине…»[154]«Среди казаков, — пишет 29 января 1944 года руководитель станицы КНОД в Августове, —
