Казак Дикун - [52]

— Отдыхайте с дороги. А я со своей группой отправлюсь в Каргалинскую, чтобы занять там место под лагерь. Подойдете вслед за нами, оттуда вместе отправимся в дальнейший путь.

Из прежнего второго полка Чернышева продолжало болеть восемнадцать казаков, их, нетранспортабельных, нельзя было трогать с места. Полковник вызвал к себе сотника Емельяна Лихацкого и дал ему наказ:

— Если считать больных и казаков по уходу за ними, то из второго полка в Кизляре остается двадцать четыре человека. Им нужен старший начальник. Вот вы и останетесь с ними до их выздоровления.

Емельян не ожидал такого предложения, настроился на путь — дорогу, потому возразил:

— Может, кого из старшин другого к ним приставите?

— Не могу. Вам доверяю.

Проходя мимо штабной палатки, возле которой офицеры вели разговор, Федор Дикун из слов Чернышева понял, сколь нелегко ему приходится. Пятидесятитрехлетний полковник, сподвижник Чепеги и Головатого по многим баталиям, вызывал у него даже какое‑то чувство жалости. «Достается ветерану лиха по самую завязку», — размышлял он. Но в тот же миг эта мысль сменилась иной, бескомпромиссной: «А что он сделал для нас, рядовых, чтобы хорошо одеть, обуть, накормить, выплатить положенные деньги за партикулярные работы? Ничего».

О поручении полковника Лихацкому и собственном настроении Федор поведал Семену Дубовскому и незама- евцу Осипу Шмалько. Ребята укладывали свои нехитрые пожитки в солдатские оклунки, собирались в дорогу.

— По оплате, — сказал Семен Дубовской, — вина на Чернышеве меньше, чем на более высоких начальниках. Позапутали и понаврали с целый короб.

Шмалько уточнил:

— Вот и пора во всем разобраться, как положено.

Как и в движении по Прикаспию, казачья воинская

часть не составляла редкого исключения. По пыльному шляху в станицу Каргалинскую шли, ехали, громыхали снаряжением многие полки регулярной армии, по приказу свыше оставившие кровью и мирной дипломатией завоеванные позиции. Обсуждение абсурдной ретирады продолжало иметь место и среди черноморцев. Причем у них она, пожалуй, дебатировалась острее. Те же Дикун,

Дубовской, Шмалько, Чечик, Жома, Ковбаса и другие казаки на пути в Каргалинскую не без горечи подтрунивали над своим возвращенческим маршем:

— Идем как калики перехожие. Не с дела великого, а по нищенской судьбе.

На окраине степного притеречного селения команду Филоновича встретили Чернышев и его офицеры. Фило- нович привел 384 человека, у полковника было 118, всего стало 504.

— Вот теперь в полном сборе, — с удовлетворением произнес полковник.

Он повернулся вполоборота к армейскому офицеру, стоявшему рядом с ним, и показал на него:

— Майор Заболоцкий, из здешнего гарнизона. Он нам отвел прекрасный уголок в сторону гор под наш лагерь. Это две версты отсюда к селению Кордюкам. Ведите туда людей.

Произошло это 2 июня, в яркий солнечный день. Устроившись в лагере уже совместным объединенным отрядом, черноморцы набирались сил на дальнейший бросок к станице Гладковской. Каждый занимался, чем мог. Кое- кто уже спроворил самодельные удочки и сидел на берегу озера, увлекшись рыбной ловлей.

— Хоть тут нам повезло, — расслабившись от походной амуниции, добродушно сказал Федору Дикуну Семен Дубовской. — Наловим рыбки и ушицы заварим.

— Если она поймается, — улыбнулся Дикун. — А то просидим, как на Сальянах впустую — и конец нашим мечтаниям.

Переключились на завтрашний день. Федор сказал:

— Слышал от ребят, что пятеро казаков с нами дальше пойти не смогут.

— Что с ними?

— Хворь свалила.

— Значит, в Кордюках задержатся на лечение.

Уже более месяца, как черноморцы удалились из лен- коранских пределов с их нездоровым климатом, а болезни, подхваченные у болот острова Сары, в низовьях Куры, все еще навещали многих молодцов, обессиливая их на возвратном походе.

В отличие от первоначального маршрута на восток, навстречу солнцу, теперь движение совершалось по ходу солнца, на запад. С притеречного шляха перед станицей

Гладковской и дальше нее у Моздока черноморцы по утрам видели, как поверх голубой воздушной дымки над увалами и долинами где‑то вдали громоздились высокие Кавказские горы с их вечными снеговыми вершинами, днем же зрелищность панорамы увеличивалась и прояснялась.

Увы, не прояснилась только их жалоба на действия старшины при расчетах за разного рода работы с прошлого по нынешний год, расходы, понесенные из личных средств казаков при пользовании прошлогодним транспортом после того, как с полпути, из крепости Александровской были возвращены на Кубань казенные волы и фуры. И еще нашлось немало конкретных исков к командованию. С ними в Гладковской по — настоящему и подступили подчиненные к полковнику Чернышеву.

— Братцы, — взмолился он, — так ведь не от меня зависел денежный расчет с вами. Были старшие начальники Федоров, Апраксин, Головатый. Они поумирали. В Астрахани ведал нашими делами ныне здравствующий генерал Ахматов. К нему надо обращаться.

— Вы тоже были командиром полка и сейчас наш начальник, — неслись отовсюду гневные голоса. — У нас денег нет совсем. С чем домой заявимся, как жить будем?

Чернышев сочувствовал казакам, видел, какую они нужду терпят. Ему даже ведомо было, как в Кордюковс- ком лагере Дикун и его односумы, наскребя у себя по полушке да по копейке, покупали для Осипа Шмалько у местного казака ношеные, но еще крепкие чоботы и кафтан. Иначе Осипу пришлось бы продвигаться дальше, как ощипанному гусаку с голыми ногами.