Казахские легенды - [4]

Предание о тулпаре

Отец наш был человеком небольшого достатка. Однако был гордым, не позволял живой душе топтать себя. По обычаю того времени, племя, которое устраивало тризну — ас, за год вперед объявляло «сауын[5]». Это значило, что надо заранее готовить скакунов для скачек и силачей для борьбы. Наш край по-старому относился к Усть-Каменогорскому дуану. Видать, уездный начальник объявил каждому волостному управителю, чтобы готовили коней к асу. По Сулусаринской волости очередь готовить коня выпала на наш аул.

Теперь осталось найти подходящего коня. Табунщики говорили, что есть скакун по кличке Кокдауыл. Он будто бы проскакал от сопок Коянды до аула раньше дождевой тучи и не дал ни одной капле дождя упасть на человека, что ехал на нем.

Мать наша, Камка-байбише, думала иначе: «Вон в том вороном с зелеными глазами трехлетке, на котором ездят во время перекочевок, скрыта резвость. Думаю так, потому что, когда я еду на нем и мимо него скачут неоседланные кони, глаза у него начинают огнем сверкать и он так вздыхает, что бока западают. Видать, страдает от унижения, что его используют только для перекочевки».

Атбеги подумали, поразмыслили и решили готовить обоих коней — а там видно будет. Так и готовили их все лето, поили кобыльим молоком, растирали почки таволожника и скармливали им. Когда совсем подготовили, стали испытывать, пускали вскачь на целый день; до обеда обгонял Кокдауыл, а после обеда — Карашегир. В конце концов повели на ас Карашегира, у которого при долгой скачке не перехватывало дыхание.

Во время байги на Карашегире скакал мой отец, Касым. Видать, был легким джигитом, не в тягость коню.

И вот на берегу реки Тунликти началась байга. Скакунов погнали за семьдесят верст. И вот почему: чтобы слабые задохнулись и сдохли и пришли самые выносливые и быстрые.

Говорят, что когда распорядитель аса, хан Алданазар, отправлял двух своих скакунов, Мысыккурена и Канжирена, то сказал:

— Если только уроните мою честь перед чужаками, обоим срублю головы!

Да разве угроза и насилие, богатство и слава властны над тем, что дано природой — не получилось так, как говорил хан: впереди 360 коней пришел Карашегир. Не устал и доскакал животинушка, несмотря на то, что испугался препятствия, что встретилось по дороге, и с десять верст проскакал в обход. Черным почернел Алданазар-хан от страшного гнева, да пожалел рубить головы коням — только отхватил саблей по уху у каждого.

В тот год богачи из соседнего племени прислали человека к нашему отцу, предложили стать сватами, чтобы получить в подарок скакуна, а когда из этого ничего не вышло, попытались выкрасть Карашегира. Все лето держал днем на привязи, ночью — в юрте, но не отдал Карашегира врагу наш отец. Отчаялись воры и затеяли тяжбу во время съезда биев в арамоле. Вот какие у них были доводы: «Жеребенком он родился от нашей кобылицы. Его мать купил Садибек и так и не заплатил половину стоимости. Поэтому Карашегира надо отдать нам!»

Но только Абай, который был на том съезде избран тобе-бием, вынес справедливое решение, не дал наглецам рта раскрыть. Так и остался Карашегир у своего хозяина.

Жарыктык, пока не умер от старости в 28 лет, так и не дал обогнать себя на байге. Когда в год смерти Карашегира он упал в высохший колодец и силачи джигиты не могли вытянуть его, он услышал топот копыт табуна, который с криком прогоняли мимо, и сам выпрыгнул из глубокого колодца — благородных кровей был тулпар!..

Лебедь

Давно, в годы набегов и войн, люди в спешке бросились откочевывать от врага; два мальчика, братья, потерялись, отстали от своих. Один мальчик, видать, был очень маленьким, другой — постарше; остались с одним лишь луком в руках. Идут вдоль берега озера, еды у них нет, идут, думают, может, птицу подстрелят или зверь встретится. Проголодались. Но ничего не встретили. Идут, идут. Только посередине широкого озера, словно две красавицы, плавают два лебедя. Хотелось бы подстрелить лебедя, да лебедь — птица священная, боятся два недоростка убить его. Так и ходили вокруг озера, долго ходили, и тот старший подумал: «Эх, была не была, подстрелю-ка я ту, что поменьше, самку, а самца трогать не стану, самку подстрелю». Вытащил стрелу и начал подкрадываться, глаза загорелись, подкрадывается. Так и подстрелил лебедя, который оказался поближе к нему. Подстрелил — и тут же у мальчика отнялись рука и нога. Опечалился он, что остался без руки и ноги, что не может теперь ходить, как прежде. И заплакал он: «Зря я подстрелил лебедя, зачем я только стрелял в него, даже если бы умирал, не должен был стрелять, дурак!» После того, как он подстрелил лебедку, лебедь взмыл высоко в небо, стал кричать на разные голоса, взмахивал крыльями, отчаянно махал ими, камнем падал вниз, трубно курлыкал и кружил в тоске по подруге.

Заплакал и маленький мальчик, взмолились они оба к святым покровителям, к богу, зарыдали вместе с лебедем, который в тоске кружил над ними.

Тогда какая-то чудесная сила расправила усохшие руку и ногу старшего, и стали они такими же здоровыми, как прежде.

Сказал тогда старший брат младшему: «Иди, светик, к шалашу, вымой посуду, приготовь все, что надо, а я не торопясь принесу лебедя». Младший побежал. Несет старший брат убитого. А тот что остался живым все еще кружит, смотрит на лебедку в руках мальчика, призывно трубит.