Казачья доля: воля-неволя - [26]

Для Зои Григорьевны исчезновение любимого сына было ударом. Как же так – уехал, словечка не проронил, матери родной не сказался, а она-то думала, что старший сын ее жалеет, уважает…

Муж Михаил Андреевич тоже проснулся и пошел к лошадям, не дожидаясь завтрака: чистил стойла, задавал корм. Она не сомневалась, что и овцам, и свиньям, и птице он тоже насыплет корма.

Хороший у Зои муж. Некоторые казаки чурались занятий домашним хозяйством. Посмеивались: «Казак тем и гладок, что поел, и на бок». Мол, бабье это дело, а не мужское. А Михаил всегда жену любил и старался беречь. По возможности. Только как убережешь того, у кого большое хозяйство?

Все в руках у женщины спорилось, уже в скором времени большие, в ладонь, пирожки, шипя, румянились на сковородке. Но думать-то ей никто не мешал. И вспоминать.

Больше двадцати лет прошло с тех пор.

А было в ту пору Зое, дочери греческого виноторговца Гарегина, шестнадцать лет. Столько же, сколько сейчас ее дочери. Тоненькая будто лоза девушка с огромными черными глазами и длинными ресницами, которые бросали тени на ее персиковые щеки, пленяла своей красой мужчин. И молодых, и старых, чем не старый еще Гарегин откровенно гордился.

Девушку в семье любили, баловали. И родители, и братья – их было в семье пятеро.

В поселке семья считалась богатой. У них был большой белый дом, стоявший на взгорке у моря, а земля – почти пятьдесят десятин – была засажена виноградниками.

Зою – на самом деле ее звали Зоэ – как раз готовили к свадьбе. Она давно обменивалась взглядами с соседским сыном местного винодела. А так как обе семьи были примерно одного достатка, ее свадьбе с Давидом никто не стал препятствовать. Зоэ думала, что полюби она бедного юношу, ее бы и тогда не неволили. Отдали замуж за того, за кого бы захотела.

Только свадьба-то и не состоялась. Как раз в это время казаки устроили набег на их селение. Бравый казак Михаил Гречко пленил прекрасную гречанку, привез ее на Кубань и вскоре сделал своей женой.

Ее крестили в церкви христианкой, и записали как Зоя Григорьевна. Знал бы отец Зои, как казаки переделали его имя! Вот и внук Гарегина, которого он так никогда и не увидел, тоже стал Григорием. Будто бы в честь своего греческого дедушки.

Первенец Зои родился в нее – смуглый, кареглазый, очень похожий на Зоиного отца, и вообще на многих ее односельчан. Наверное, потому молодая полонянка полюбила его больше жизни. Позже у нее родилась Люба, потом Григорий, но сердце ее было отдано Семену. Раз и навсегда.

Зоя быстро выучила язык своего мужа, и уже через несколько лет ничем не отличалась от других мужних жен. Но только внешне.

Она не питала какой-то злости на своего мужа – там, откуда она родом, красть невест было делом обычным. Среди ее прежних односельчан порой встречались гречанки с белокожими телами и голубыми глазами, потому что и греки охотно воровали для себя невест в русских землях.

Но что-то мешало ей принять безоговорочно жизнь тех, с кем суждено было ей теперь до конца жизни существовать.

Греки тоже не были бездельниками, но они не работали вот так, на износ, как казалось Зое. Они много пели, танцевали и любили посидеть на солнце с рюмочкой хорошего вина, поговорить с хорошим человеком.

Да и греки не были такими воинственными, как казаки. Надо же, приучать детей стрелять и ездить верхом, едва те оторвались от материнской груди!

У казаков, по мнению Зои, всё было слишком. Казаки – всегда говорили о войне. Радовались войне. И могли обрести богатство только на войне… Главное их предназначение было – воевать, но все естество Зои противилось этому.

Может, потому, видя в двух своих детях так явственно проступающую чужую кровь, Зоя расстраивалась и думала, что они – Люба и Гриша – уже потому принадлежат больше Михаилу, чем ей…

Нет, и своего младшего сына, и дочь Зоя, конечно же, любила, и воспитывала, вроде, как хотела. Но Люба выросла непокорной, гордячкой, такой же упрямой, как отец, и всегда пыталась настоять на своем.

Зоя вспоминала себя в ее возрасте. Она была не то, чтобы покорна, но свою горячность, вольнолюбие старалась прятать подальше. И при разговоре с родителями, даже с матерью, старалась опускать глаза в пол, чтобы не увидели горевший в них огонь. Хотя, возможно, сама Зоя будь посмирнее, послушнее, не попалась бы тогда в руки казакам, а сидела в подполе, куда пыталась спрятать ее ошалевшая от страха мать.

Если так рассуждать, выходит, свой характер Люба взяла у матери, хотя мать этого не признавала.

– Смирись! – требовала она у маленькой Любы, но та, наказанная, стояла в углу, на горохе и никогда не просила пощады, только упрямо сжимала губы.

Цветом волос, глаз пошла Люба в отца. Порой Зоя задумчиво на нее смотрела: русые волосы, серые глаза – не в меня она, нет, не в меня! Почему же гречанка, живя среди казаков, все-таки пыталась им что-то противопоставить? Что-то доказать. Может, что она другая, и дети у нее другие, но природа будто посмеивалась над нею.

Когда будущий муж привез Зою в кубанскую станицу, показал родителям, свекровь ее сразу невзлюбила. Наверное, оттого, что свекор наоборот, взглядом обласкал, восхищенно причмокнул: