Казачий разъезд - [43]

Гетман снова уселся в кресло, вероятно специально для него принесенное в эту хату, и тут вновь обратил внимание на Крмана.

— А ты что делал, пока мы тут шутили?

— Я? Я… стоял… Смотрел…

— Стоял… Смотрел… Вокруг людей убивают, а ты стоишь и смотришь! Нет пистолета? Почему не стрелял?

— Не знаю… Я не люблю стрелять. Да и не умею. Кроме того, я испугался.

— А я, думаешь, не испугался?

— Вы очень находчивый человек.

— Это ты про то, как я на пол шлепнулся? Что же мне было делать? Жить-то хочется! А теряться мне ни к чему. Если бы я умел только теряться или каждый раз ушами хлопать от удивления, то не сидел бы столько лет гетманом, не водил за нос царей да королей. И пули я боюсь не больше, чем другие. Недаром говорят: кто испугался — уже проиграл. Знаешь, что страшно? Свои же теперь в меня метят. Кто следующий выстрелит? Уж не твой ли Василий?

— Мой?

— Твой племянник, который на тебя очень уж похож. Правда, повыше, покрасивее и глаза другие. Зато голоса и у него и у тебя одинаковые. В темноте можно спутать.

— Я этого не знал.

— Не знал? Гм!.. — усомнился гетман. — Больно ты хитер. Много вас, хитрых, развелось. Даже скучно от того.

— Господь с вами!

— Нет, — сказал гетман, — он не со мной. И не с тобой. Он ни с кем. И жить за нас он не станет. Сами за себя должны жить.

— Я вас не понимаю.

— Что тут понимать? Прицелился бы одноглазый получше, не упал бы я вовремя на пол — никакой господь не помог бы. Скакал бы я теперь галопом в загробное царство. А может, такого царства и нет? Только темнота — и все. Кто это знает?

— Странные вы речи говорите.

— Не только такое скажешь, когда в тебя в упор стреляют. Ступай. Я отдохну и помолюсь. В другой раз придешь. Сегодня здесь было шумно.

Крман возвращался к себе по слишком широкой для европейского глаза улице. Укатанный снег скрипел под ногами. День был ясный, солнечный и холодный. Но зима уже отступала. Чувствовалось, что морозы эти ненадолго… Впрочем, кто его знает, когда здесь тепло сменяет холод. И вообще, что он, Крман, знает об этой стране? Только то, что она огромна и живут в ней люди загадочные, с душой страстной и неуемной. Он постарался представить себе Василия в церкви, на коленях, с молитвенником в руках, но так и не смог. Потом стал размышлять о том, ходит ли гетман Мазепа к исповеди. Что говорит на ней? Всю правду о себе? Вряд ли.

— Крман! Ты почему мимо дома идешь? Так недолго в руки казакам попасть. Кто там стрелял?

Это был Погорский. Он стоял у ворот дома, где они с Крманом квартировали. У Погорского болел зуб, и потому голова его была обмотана полотенцем, завязанным на темени узлом. Может быть, именно это полотенце сделало Погорского очень похожим на огромного зайца, что показалось Крману невероятно смешным. Он стал хохотать.

— Что с тобой? — всполошился Погорский.

Крман хохотал.

— Да объясни же!

Крман не мог объяснить, так как смех не давал ему возможности вымолвить хоть слово. Погорский видел странные, отсутствующие глаза Крмана и слышал неестественный, слишком громкий смех.

— Перестань! — закричал он. — У тебя припадок!

Окрик помог. Крман умолк и сник.

— Да, — сказал он, — был трудный день. Я хочу прилечь. Идем домой.

Сумка почтового курьера

Купец Михайло Петрович Марии Друкаревичевой в феврале 1709 года

«Светлая панна Мария!

Я уже четвертый месяц нахожусь при коронном гетмане Адаме Синявском, помогаю снабжать оружием верные ему войска. Спешу Вас заверить, что нет никаких указаний на то, что гетман Синявский намерен сложить оружие и сдаться Станиславу Лещинскому. Напротив, к его партии примыкает все больше и больше шляхтичей, Синявский поддерживает переписку с царем Петром и теснит где можно шведов и войска Лещинского. Вот почему у Станислава Лещинского не будет свободных войск, которые можно было бы послать на помощь шведу и Мазепе.

Что же касается нового вовлечения в борьбу Августа Саксонского, то в этом есть большое сомнение.

Август сломлен, боится шведа и даже два года назад под диктовку Карла написал Лещинскому письмо с заверением в своих добрых чувствах. Оное письмо стараниями верных нам людей получено в точном списке:

«Государь и брат мой! Причина, почему мы до сих пор не ответили на письмо, какое мы имеем честь получить от вашего высочества, заключается в том, что нам казалось излишним вступать в особый обмен письмами.

Но, исполняя желание шведского короля и стремясь доказать, что мы всегда готовы следовать во всем его воле, мы приносим вашему высочеству свое поздравление с восшествием на престол и желанием, чтобы вы нашли в своем отечестве более верных и покорных подданных, чем оставили мы. Весь мир должен признать по справедливости, что за все свои благодеяния и заботы мы были награждены неблагодарностью и большинство наших подданных помышляло только об образовании партий для содействия нашему свержению. Желаем, чтобы вас не постигло подобное же несчастье, и поручаем вас защите всевышнего.

Ваш брат и сосед Август, король.

Дрезден, 25 апреля 1707 года».

Одновременно сообщаю, что Август подарил Карлу шведскому саблю, украшенную драгоценностями, которую в свое время получил от царя русского.