Кайнокъ - [6]

Перед назначением в Ржанец Корней Павлович оставил такой рапорт в приемной начальника управления, а через час уже, разысканный, возвращенный с полдороги домой, стоял перед красным, свирепым полковником.

— Полезным Родине хотите быть? — загремел он, едва Пирогов переступил порог кабинета и представился. Загремел, цитируя почти дословно основной довод, изложенный в рапорте. — Гражданская совесть заела? Отечество сражается, а лейтенант…

— Он заглянул в рапорт. — А лейтенант Пирогов да полковник Рязанцев со свитой майоров, капитанов, сержантов по тылам штаны протирают!.. Отвечайте, так? Так надо вас понимать?

— Я не хотел, товарищ…

— Здесь написано: полезным Родине!.. Так вот, чтобы впредь вам не казалось, что вы бездельничаете, мы найдем для вас участок самостоятельной работы. Идите!

Конечно, не ради каламбура направили Пирогова в Ржанец. Большому раскиданному в горах району срочно требовался энергичный начальник милиции. Взамен внезапно ушедшего по болезни. В «кадрах» уже давно перелистывали личные дела в поисках подходящей кандидатуры. Рапорт Пирогова привлек к нему внимание полковника Рязанцева, который хоть и был искренне сердит, увидел в лейтенанте зачатки нужных руководителю качеств и в первую очередь — прямоту…

Ударцев встретил его сидя. Разбросав по столу руки и по-щенячьи склонив голову к правому плечу, выслушал представление. Большие серые глаза глядели устало и безразлично: ну приехал так приехал, я-то тебе чо?.. Продолговатое лицо его было неподвижно, чисто и свежо. Лихой «коровий зализ» изжелта-светлых волос придавал ему некоторую легкомысленность, но под глазами уже прорезались, накапливались морщинки, бледно-фиолетовой тенью разбегались по нижнему веку. В складках от уголков рта к ноздрям тоже наметились непоправимые бороздки.

Он был симпатичен, но едва ли располагал к себе с первого взгляда. Глубокая внутренняя недружелюбность или властность, а может и то и другое вместе взятые, вырвались наружу и впечатались в его плотно сжатые губы, в резко очерченный, выдающийся вперед подбородок.

Представившись, Пирогов почти минуту стоял под его взглядом, тихо переминаясь с ноги на ногу. В управлении ему намекали на холодность Ударцева, и Корней Павлович считал, что готов к ней. Но та минута, похожая на школьную, когда он «плавал» у доски, оказалась сверх ожидания суровой. Тут-то и мелькнуло первый раз — индюк.

Наконец, точно очнувшись, Ударцев шевельнулся, откинулся на спину. И сразу вырос на четверть, сделался шире. Над левым нагрудным карманом Пирогов разглядел маленькую лохматую дырочку. Вокруг нее темнело круглое пятно. Он не успел оценить это наблюдение, как Ударцев ребячески прицелился в него пальцем, заговорил:

— Пограничник…

Корней Павлович, переволновавшись и передумав черт знает что, не понял, спрашивает он или утверждает.

— Так точно, пограничник, — ответил как учил устав.

Ударцев кивнул. Продолжал негромко, на одной ноте:

— Командир отделения, старшина погранзаставы… Годичные курсы… Младший лейтенант. Командир взвода в учебном подразделении… Уволен на «гражданку» после расформирования отряда… Приглашен в эн-ка-вэ-дэ. Оперативная работа… Месячные курсы… Ничего не пропустил из анкеты?

«Арап, — подумал Пирогов. — Неужели считает, что я не понимаю, откуда у него моя анкета?.. Или он меня за сибирский пим принимает?»

Вслух ответил:

— Происхождение забыли. И что четыре месяца назад женился.

— Происхождение не вызывает сомнения. Что касается другого — не берусь судить.

«А разве тебя просят? Нужны мне твои суждения как…» Но виду не подал, что оскорблен, задет за живое.

— Разрешите предъявить документы?

Ударцев чуть вскинул брови, что могло обозначать и восхищение деловитостью и недовольство попыткой сломать разговор.

— Успеется… Жду вас завтра, — заглянул в календарь. — Завтра в восемь тридцать. Здесь… А сейчас идите мыться, бриться, отдыхать с дороги… Вас проводят.

И сам поднялся. И оказался очень рослым, ладно сложенным.

В маленькой чистенькой приемной Пирогов столкнулся с девушкой в синей милицейской гимнастерке, черной юбке, черном берете. На голубых петличках поверх отложного воротника не было ни эмблемы, ни других знаков различия. Девушка только ступила через порог, еще была возбуждена быстрой ходьбой. Секретарша Ударцева, узколицая, востроглазая женщина в пошитом «городском» костюмчике, строгая, как и начальник, не дав ей перевести дух, указала на Пирогова:

— Покажи товарищу квартиру.

Квартира оказалась небольшим бревенчатым домиком, поднятым на высокий каменный фундамент, с крыльцом, маленьким коридорчиком, размером с вагонный тамбур. Дальше шли кухонька и комната по старой русской традиции, разгороженные печью с высоким — до потолка — обогревателем. Это была первая квартира Корнея Павловича, первая собственная, ибо родительский дом был теперь не в счет и оставался далеко. Два года работая в управлении, жил Пирогов в холостяцком общежитии, а после женитьбы снимал угол с кроватью у чужого деда и бабки.

С первого взгляда он отметил, что лишь несколько часов назад в доме наведен марафет. Еще пахло свежей известью от стен и печи, влажно дышал пол. Небольшие оконца со стычными промытыми стеклами, как лампы, лили внутрь уличный свет. Перед печью лежала охапка дров. Такую же, нет, пожалуй, больше, Корней Павлович походя видел в темном конце коридорчика. На широкой массивной лавочке у двери стояли два ведра свежей воды. Между ними — круглый, как двухпудовая гиря, чайник. И кружка.