Кайф - [3]

Волосатикам вслед плевали старушки, хмурились милиционеры. Иногда за длинные волосы могли побить. Несколько раз, возвращаясь с репетиции вечером, мне приходилось защищать честь и защищать кулаками. Родители перестали со мной разговаривать. В припадке какого-то юношеского безумия я ночами слушал новую музыку, записи или пластинки, днем сочинял сам, вечерами репетировал в Мухе, терроризируя товарищей, доставал динамики, сколачивал акустические колонки, паял провода, таскал, таскал, сотни раз таскал аппаратуру по этажам Мухи, из Мухи и в Муху, когда нас гнали оттуда и возвращали обратно. Мне не исполнилось еще и двадцати.

Тогдашние городские рок-группы, если и пели собственносочиненное, то лишь в виде кокетливой добавки к фирме. Это называлось снять один к одному. Лесные братья, Аргонавты и Фламинго копировали лучше всех. Мы же репетировали свое, тяп-ляп, ржавые гвозди и горбыли, но - свое. Творили, елки-палки, наперекор Востоку и Западу. Как въедливый юноша, ночами я вслушивался не только в рок-н-роллы, но и, накупив по дешевке, в записи Вивальди, Баха, лютневой музыки, Малера и прочих, оплодотворяя в памяти рок-н-роллы гармониями великих. Впрочем, это лишь расширяло кругозор, не прибавляя ничего к скайфлз, музыке подворотен, которую я сочинял. Правда, тогда мы временно репетировали в окультуренном подвале ЖЭКа. Выходит, это была подвальная музыка.

В результате конкурсов и иной террористической деятельности Боб и Леха отдались безраздельно прыжкам с шестом, а их место заняли блистательные слухачи, рыжие Лемеговы из Академии.

В подвал на репетицию Серегу принесли, а Володя пришел сам. Он сел за барабаны, дрянные барабаны ожили, запели на разные голоса, принесенный Серега перебросил ремень баса через плечо, басовым глиссандо вонзился в первую четверть. У меня аж слюнки потекли: такая получалась кайфовая ритм-секция!

Серега и Володя учились на архитектурном с Альбертом Асадуллиным, вместе музицировали до поры, но Альберт, сильный тенор, уже присматривался к профсцене. У брательников имелась солидная практика, они были выразительные, с рыжими усами, рослые парни. Средний рост нашего нигилистического сборища равнялся ста восьмидесяти пяти сантиметрам, а это тоже имеет значение. До сих пор я считаю, что для успеха в первую очередь следует понравиться девицам в зале, а девицам в зале и не в зале отчего-то больше нравятся высокие.

Тогда же велись переговоры с Михаилом Боярским. Он учился в Театральном на Моховой, неподалеку от Мухи. Там же, на Моховой, он репетировал с Кочевниками в малюсеньком зальчике, одно время мы репетировали параллельно.

Помню лето, зной, шпили отражаются в воде, ангелы и кариатиды. Берем лодку напрокат и гробом 740 каналу Грибоедова в ласковой тополиной июньской метели. Боярский говорит, будто намеревается собрать группу, голосами аналогичную Битлз. У меня басо-баритон, у него - высокий баритон. Мои нигилисты не аналогичны Битлз, а идеи Боярского не устраивают нас. И наш Санкт-Петербург.

Названию, прическам и иным аксессуарам нигилисты тогда, да и теперь, уделяли значительную часть своей нигилистической деятельности.

- ...Санкт-Петербург, - сорвалось с языка во время праздного толковища. Рыжие братаны и Летающий сустав замерли, молчали долго, цокали языками, я же, вспотев от удачи, ждал.

- Санкт-Петербург? - переспросил Летающий сустав.

- Круто! - сказали рыжие братаны.

Да, мы родились в этом городе, выросли в старом центре и город жил в нас и станет жить до последнего дня, мы плохо умели, но сочиняли сами, на родном языке, а ведь иные (многие!) доказывали:

- Рок не для русского языка! Короткая фраза англичанина - в кайф, а русская - длинна, несуразна и не в кайф! Не врубаетесь?

Это оскорбляло. И мечталось, пусть не на уровне четкой формулировки, проявить себя, доказать, что приобретенные возрастом обязанность служить в армии и право жениться должны быть дополнены необходимостью обязанности и права на свой крик; словно новорожденные, мы мечтали закричать по-русски: Мы есть!

Я написал композицию Сердце камня и посвятил ее Брайану Джонсу: И у камня бывает сердце, и из камня можно выжать слезы. Лучше камень, впадающий в грезы, чем человек с каменным сердцем... Ми-минор, ре-мажор, до-мажор, си-мажор по кругу плюс вторая часть - вариации круга, да страсти-мордасти басо-баритона и ритм-секции. Я написал боевые композиции Осень и Санкт-Петербург.

У меня в допетербургские времена имелся некоторый опыт: провал на вечере биологического факультета в ДК Маяк, случайный наш квартет первокурсников играл плохо и нас освистали; однажды помогал играть на танцах в поселке Пери ансамблю, собранному из охтинских рабочих парней - помню пыльный зальчик, помню, как перегорели усилители, помню, дрались в зале из-за девиц и помяли заодно кого-то из оркестрантов...

Уже запекались по утрам на парапетах первые льдинки. Днем же сеял дождик, а встречный ветер боронил невские волны. Той осенью семидесятого года я рехнулся окончательно. Часть жизни, что была впереди, начиналась,

У Санкт-Петербурга появилась мама, рок-мама Жанна - взрослая, резкая, выразительная женщина-холерик. Она устраивала джазовые концерты (с Дюком Эллингтоном и его музыкантами организовала встречу в кафе Белые ночи; в припадке восторга городские джазмены повыдавили там стекла и снесли двери), устраивала концерты первым нашим самостийным рок-группам и, побывав случайно на репетиции Санкт-Петербурга, решила содействовать нам.