Кавказский гамбит - [7]

Третья мечта Панюшкина — самая иллюзорная — научиться обыгрывать в шахматы Шапошникова. К игре Василий пристрастился еще на службе в милиции во время ночных дежурств. Был цепок, сметлив, никогда не пропускал чужих ошибок, слабых обставлял, сильным уступал, что, однако, страсти к процессу не умаляло. Даже начальная теоретическая подготовка у любителя-самоучки отсутствовала, между тем как Владимир Петрович играл красиво, по науке, и если не расслаблялся или не подставлялся, чтобы у партнера не угас интерес, объявить пианисту мат не удавалось. Выход один — навострить память и усиленно тренироваться, благо недостатка в желающих не наблюдалось. Панюшкин постоянно таскал в полотняной хозяйственной сумке большую доску с фигурами и мог проводить в шахматных баталиях сутки напролет.

Капа возмущалась:

— Вечно где-то шляешься, словно у тебя шило в заднице! Бездельник!

— Врешь. Я третьего дня абрикос на хурму привил — похоже, приживется.

— И кому твои дурацкие фокусы нужны! Нет бы захотеть чего нормального: дачу достроить, радиатор починить — течет с прошлой зимы, воду из ведра еле успеваю выливать.

— Сантехника позови.

— Ему деньги платить надо! Ничего не умеешь.

— Как не умею? — весело вскидывался Василий. — А детей кто тебе сделал?

— Так то ж не пальцем!

— Я и пальцами все могу, только времени на радиатор жалко. Время человеку отпущено, чтобы красоту сотворять. Я башковитый. Между прочим, на днях у Шапошникова партию выиграл. Думаешь, легко? Мне нельзя унитазы ремонтировать, во мне искра Божия. Сегодня на даче лавр у калитки под шахматную ладью стричь буду, чтоб наподобие сторожевой башни!

Капа расстроилась. Опять ерундой занимается. Что ни день, словно малолетка, придумывает себе новую игрушку. Ну, ладно Шапошников — все-таки бывшая московская знаменитость, пианист, от него плохого не будет. Но вокруг столько забот, а Васька витает в облаках. Была в этой черте мужа для Капы загадка.

Сегодня Панюшкин сумку с шахматами оставил дома, поскольку был приглашен москвичом на игру в собственную трехкомнатную квартиру, обставленную непривычно — картины, кресла с высокими спинками и ковры только на полу. Пианист вставал и завтракал тоже по городскому — поздно, поэтому хватит времени обойти весь поселок из конца в конец, хлебнуть пивка с приятелями, если кто угостит, а если таких не найдется, поставит сам. Выпивка за чужой счет была показателем солидарности мужской части поселкового населения, степени дружеских отношений и относительного благосостояния на данный момент. Но то были обычные мужики, свои. Пить у Владимира Петровича Васька стеснялся, хотя знал, что угощение обязательно случится и он не устоит, а Капа дома потребует: «А ну, дыхни!» — и станет ругаться, поучать, что пианист ему не ровня. Васька и без нее это знал, хотя не так ясно. Но с тех пор как Шапошников показал ему видеозапись своего концерта с оркестром, где крупным планом засняты руки, с молниеносной скоростью летающие над черно-белыми клавишами, Васька более не сомневался в чудесном происхождении своего шахматного партнера. Вытворять такое на глазах у массы народу не всякому смертному дано.

Солнце уже припекало, но шагать по новым тротуарам мимо магазинов с кондиционерами, куда всегда можно зайти охладиться, — одно удовольствие. Между тем нынешняя жизнь, совсем не похожая на прежнюю, многим активно не нравилась, даже отдыхающие стали другими, а раньше были такие же, как все, — бедные и скромные. Конечно, и новым приезжим улыбались во весь рот, поскольку от них зависело благосостояние сдатчиков жилья и процветание курорта вообще. Но в душе — презирали. За то, что никогда не видели инжира и, не доверяя советам продавцов, выбирали на рынке твердые сине-зеленые плоды вместо мятых, истекающих медовым соком ягод. За северную белокожесть и равнодушие к высоким ценам, за неуважение к местным нравам, предписывающим мужчинам носить брюки, а не шорты, женщинам не появляться в купальнике на улицах поселка. Богатых, заполнявших рестораны и гостиничные люксы (дешевые номера теперь ликвидировали), презирали более, чем тех, кто снимал комнату или койку, обедал в столовках и пляжных забегаловках, хотя по-настоящему богатые в Хосту не ездят — это курорт средней руки. Однако у пенсионеров и бюджетников чужаки, способные отвалить двадцать тысяч рублей за две недели проживания в однокомнатной квартире (без еды!), вызывали сложные чувства — нечто вроде смеси из благодарности с завистью.

Панюшкину при рождении достался счастливый билет — зависти он не знал, потому и новые порядки из колеи его не выбили, напротив, легкие деньги, пестрота, толчея, всеобщая торговая деятельность были ему по нраву — жизнь кипит! У Васьки даже ноги приплясывали на ходу и сами по себе куда-то рвались. На каждом шагу палатки. Чем плохо?

Сквозь густую толпу продающих, покупающих и жующих протискивались к морю курортники победнее, зажав под мышками надувные круги и матрасы. Другие, которые в хаосе приватизации уже успели оторвать сладкий кусок собственности, давили на клаксоны импортных авто и ругались, застревая в узком раздолбанном проезде. Автомобилей красивых прибавилось заметно. Моторы у них работали словно шепотом: если сзади не подудят, запросто под колеса угодишь. Машины нежно шуршали по колдобинам, поблескивая гладкими заграничными боками и заставляя мужское сердце замирать от восторга. Даже последний пастух с Калинового озера, что поставил фанерную палатку возле детской площадки, прозванной муравейником, за два года торговли фруктами купил себе «Форд» с тонированными стеклами.